порнографических журналов. Когда его арестовали, то снова не стали слушать, а от души повозили лицевой частью по полу. «Хватает и без тебя общественных проверяльщиков да разногадостных комиссий, – заключили напоследок. – Подумаешь, генера-а-ал! Езжай в Екатеринодар – своих проверять. Не то в „Матросской тишине“ места для тебя не пожалеем!»
В дурдоме было, пожалуй, не лучше, чем в «Матросской тишине». Но Тормоз хотел орден и ради этого не жалел стараний. Он отправился к британскому посольству. И когда размахнулся, чтобы перебросить досье через ограду, посольская охрана, боявшаяся бомбы, принялась отстреливаться от невообразимого незнакомца со сдвинутыми к переносице глазами и не вмещавшимся в рот языком.
Тогда Тормоз, от рождения страдавший нечленораздельностью, позвонил с уличного таксофона на Лубянку:
– Фсех фроверил. Флохо работаете.
Номер засекли и бросились на поимку неизвестного хулигана. Но Тормоз нырнул в проходные дворы и, невзирая на выстрелы, отсиделся до темноты в контейнере для пищевых отходов.
Хоть и удалось Тормозу упастись от поимки с непредсказуемыми последствиями, однако его настроение оказалось крепко испоганенным. Нет, в принципе, ему нравилось, когда окружающие сердились; это развлекало его, добавляя в жидкую обыденность бодрящую дозу перца. Но не до такой же степени!
Сейчас у него в голове нехорошо шумело, как это обычно случалось в минуты возбуждения и неблагоприятных соприкосновений с широким человеческим обществом. А в сердце у Тормоза, подобно подброшенному в чужое гнездо кукушонку, шевелилось и обустраивалось малоприятное чувство: будто он никогда не станет по-настоящему нужен ни единой живой душе на всём белом свете. Ответно рождавшийся в нём протест пока не представлялось возможным выразить ни в ярких звуках, ни в заметных движениях, ни тем более в поступках самозабвенно-героического или ещё какого-нибудь кардинального порядка.
Что оставалось делать, куда двигаться дальше? Между раздумьями Тормоз решил немного поправить своё материальное положение. Для чего долго гонялся за прохожими москвичами по Тверской улице с кирпичом в руке. На все предложения купить упомянутый стройматериал прохожие граждане, конечно, отдавали бешеному «генералу» деньги, но от самой вещи наотрез отказывались. Это было удобно, и кирпич снова шёл в незамедлительный оборот.
Когда денег показалось достаточно, Тормоз покинул Тверскую и некоторое время продолжал двигаться, не разбирая пути, а затем остановился посреди негостеприимной Москвы на незнакомой улице. Задрав голову, он посмотрел вверх. И понял, что небоскрёбы, слегка накренившись макушками, наблюдают за ним жёлтыми глазами окон, с недоброжелательным любопытством ожидая его переутомления и погибели или окончательного сумасшествия на почве нервной жизни. Тормозу стало страшно,
