не уйдёт, она всегда рядом, если возникнет желание удалиться от людей. А пока нужны были денежные средства.
С такими мыслями Тормоз, украв в магазине скрипку, уселся на тротуаре играть собственноручные абстрактные фантазии, чтобы ему подавали милостыню. В результате получался нестерпимый шум, оттого жильцы окрестных домов скорее откупались от невразумительного орденоносца и гнали его прочь. Тормоз переходил на новое место и вновь принимался терзать ни в чём не повинный музыкальный инструмент. Это продолжалось до тех пор, пока он не наполнил мелкобумажными деньгами полковничью фуражку. Затем примостился на скамейке и, отгоняя смычком наглых комаров, постепенно уснул.
Ему снилась смерть, и он благословенно хохотал, сбивая с толку двух устроившихся под кустом непотребных тёток. А по его щекам торили извилисто-блестящие дорожки слёзы счастливого полузабытья. Посреди которого Тормоз содержал себя в готовности услышать секретный сигнал высшего разума, дабы незамедлительно встать и идти без оглядки по всем дорогам мира, сбивая в кровь ноги, – до тех пор, пока не настанет счастье для каждого человека на планете. Или пока он сам не умрёт от усталости и разрыва сердца, ибо в любых краях земли людям одинаково нравится наблюдать за чужой смертью, восхищаясь ею с безопасного расстояния, – вот и пусть наблюдают и восхищаются, какой он, Тормоз, был и есть, живой и мёртвый, даже без геройской звезды на груди, а всё равно с чужими орденами и при генеральских погонах, а хотя бы и совершенно голый, какая разница, если каждому наконец станет понятно, насколько светлая личность заканчивается перед ними; а потом, наверное, в его честь воздвигнут памятники в каждом городе, и это правильно, это хорошо, люди должны знать и помнить, какой он был выдающийся и в собственном роде неповторимо замечательный…
***
В описываемое время Корецкий в своей одиночной камере мучился мыслями. Он знал, что не выдержит дальнейшего физического давления, потому перекладывал в уме лихорадочные варианты, выбирая спецслужбу, работником которой безопаснее назваться. Впрочем, вариантов оказалось немного, ибо он не знал иностранных языков, кроме смутно всплывавших в памяти немецко-фашистских команд, знакомых по телефильмам о войне.
Думать о спасении мешали доносившиеся из-за стены крики:
– Ой! За шо вы меня бьёте? Я ни в чём не виноватый! Ой-ой! Не бейте ногами, гады сволочные! Мне ничего не известно!
– Не надобно кормить меня баснями про свою невиноватость! – раздавалось в ответ. – Перестань отвиливаться от вопросов и говори по существу!
– А я затрудняюсь по существу! Я не могу по существу! У меня мозг повреждённый! Потому голова болит от ваших побоев и память теряется среди синяков!
– Ничего, я тебе память-то освежу! Нам с тобою, друже, некуда поторапливаться, так што будем тута роздвлекаться хучь до завтрева!
– Не убивайте!
