приливе восторженных чувств. От этого Скрыбочкину было весело, а Шноблю – крайне тревожно. Он ждал, когда вудуистское зелье начнёт действовать, и никак не мог дождаться. Полковник оказался на удивление крепок. Он не выказывал ни малейших признаков предсмертного беспокойства и продолжал пить, время от времени благодушно-покровительственно похлопывая гаитянца по плечу и бодро выкрикивая свежесочинённые тосты:
– Люди раздличаются по своему устройству! Одни любят петь, а другие – танцювать! Но первых и вторых соединяет промежду собой один признак: нихто не откажется выпить в хорошей кумпании! Ото ж давайте не посрамим доброго челувеческого звания и опорожним рюмки за всё то хорошее, што у нас никому не отнять!
У «чернокожего друга» тосты Скрыбочкина вызывали нервный смех пополам со слезами, хотя сказанное он понимал через слово, если не хуже. Шноблю старался по мере возможности уклоняться от выпивки, тишком выплёскивая содержимое своей рюмки под стол. Однако это удавалось не всякий раз, когда требовалось поддержать компанию, и зелёный змий медленно, но верно обвивал его мозг, сжимал мысли и ощущения в беспорядочный пучок, грозя очень скоро запутать, заморочить, утопить Шноблю в ласковых тенётах окончательного беспамятства. Что же касается Скрыбочкина, то он чувствовал себя как рыба внутри водоёма и с неугасимым энтузиазмом истреблял спиртное, словно торопился насквозь пропитаться глубоким смыслом вещественного мира в его жидкоразведённом выражении. По случаю всё шире расцветавшего в его душе праздника полковник с удовольствием присвоил бы десяток-другой чужих улыбок, объятий, поцелуев или ещё каких-нибудь приятных мимоходностей, однако мало до чего умел дотянуться – да, впрочем, и не особенно старался, понимая ленивую необязательность любых излишеств и помня о приземлённой ограниченности собственного морального объёма.
По алкогольной части дело сдвинулось с голого места только к ночи. Держа в руке переполненную через край рюмку, Скрыбочкин поднялся на ноги. Подёргивая плечами, точно пританцовывая на месте, сообщил подскочившему со счётом официанту: «Отойди, халдейская харя. Лум-м-мумба, вон, розплотится» – и провозгласил голосом, от которого на всех столах зазвенела посуда, а один особенно чувствительный жиголо грохнулся в обморок подле ангажировавшей его на два месяца вперёд пожилой дамы:
– Ну, пора и честь знать! А последний тост, как водится, на посошок! Штоб, значит, не нарушать нашу народную традицию!
Затем внимательно опорожнил свою рюмку. И, сделав полтора шага к выходу, рухнул лицом набок.
Присутствовавший поодаль Жан Мудильяр снял его скрытой камерой, чтобы впоследствии не перепутать покойника.
…Оставшейся в организме Скрыбочкина колдовской химии оказалось недостаточно для полноценной смерти. Но всё же его сердце на продолжительное время почти остановилось, и пульс не прощупывался.
Хоронили
