в ноге постепенно притупляется, хотя нога по-прежнему ноет, как будто невидимая рука натягивает нитки где-то внутри, но это уже можно переносить. Я встаю. Голым шлепаю в туалетную – узкую комнату без окон. Лишь занавеска из полупрозрачной ткани дает возможность различать стены. Дергаю за рычаг – из медного крана на меня обрушивается поток теплой воды. Влага копится в баках на крышах, и многие комнаты оборудованы таким искусственным дождем. Это придумки Механического Мастера, что двадцать лет назад прибыл в Ниен и с тех пор создал много презабавных штук, лишенных магии: часы над большим камином, искусственный дождь в туалетных, а еще особые замки, которые открываются не ключами, а поворотом медных дисков. Мастер все еще творит в Парящей башне, он смастерил мне кресло, в котором я катался по коридорам второго этажа или по двору, пока нога не зажила.
Я обтираюсь большим льняным полотенцем, потом выхожу на свет, достаю из туалетного столика бритву, тазик. Взбиваю мыльную пену и начинаю бритье. Это своего рода истязание – руки все еще плохо слушаются, и во время процедуры я непременно порежусь раз пять или шесть. В итоге хотя мое лицо и приобретает приятную гладкость, но создается впечатление, что утро я начал со сражения с Бандитом – дерзким и драчливым котом Марты, уже лет десять живущим при кухне в нашем замке. Я даже не пытаюсь заклеить ранки, так что капельки крови стекают щекоча кожу.
Закончив с туалетом, облачаюсь во все самое легкое – по такой жаре маяться в доспехах нет никакой охоты: льняная рубашка и свободные брюки. Из защиты – длинная куртка из заговорённой змеиной кожи. Шлем беру за нащечник, несу в руке, как баба корзину с ягодой, а не как воин – на сгибе локтя. Вешаю через плечо зрячную трубу и пристегиваю новый кинжал. Вчера поздним вечером я тренировался с ним часа два и приспособился наносить удары, не используя поворот запястья. Брать меч – только лишняя тяжесть. Теперь самое сложное – спуститься по лестнице во двор. К счастью, никто не видит, как я прыгаю со ступени на ступень подстреленным зайцем и шепчу ругательства. Боль ненадолго утихла, поддавшись мягким уговорам мятного чая, но теперь возвращается и впивается в ногу.
Во дворе всё именно так, как я представлял: четыре телеги с ранеными и рядом с ними матушка, в белом, но уже измаранном красными пятнами платье. Она касается пальцами каждого, прежде чем его занесут в госпиталь, определяя так, насколько сильно покалечен несчастный. Ризора не видно – добрый мой гений Марта увела его на кухню накормить и напоить холодным чаем.
– Кенрик! – Матушка улыбается мне, кладет руку на плечо. Так она оценивает и меня – ибо я изранен уже до конца дней, несчастный калека, и она это знает. – Ты опять порезался. Почему не зовешь Чер-Кая? Он побрил бы тебя и быстрее, и лучше.
Я не отвечаю – ее вопрос не требует ответа. Она же достает из своего ларца смоченную лечебным настоем салфетку и, шепча заклинания, проводит ею по порезам на лице, заодно стирая кровь. Следов после этого не остается. Я знаю, что нелепо расходую ее силы, которые так нужны, чтобы
