настаивали, чтобы я называл их по имени) была все еще привлекательной сорокапятилетней женщиной с довольно холодными полуаристократическими манерами – я хочу сказать, что она умудрялась выглядеть аристократично даже тогда, когда носила протертые джинсы, а это было всегда. Она преподавала английскую литературу и специализировалась на ранних английских поэтах. Ее диссертация была посвящена Роберту Геррику.
Майкл читал лекции по истории. Он казался таким же печальным и меланхоличным, как музыка, которую он ставил на своем магнитофоне, хотя печаль и меланхолия не были свойственны его натуре. Иногда он заставлял меня задуматься над тем, что сказал Ринго Старр, когда «Битлз» впервые очутились в Америке и на какой-то пресс-конференции у него спросили, действительно ли он так печален, как выглядит. «Нет, – ответил Ринго, – это просто мое лицо». Майкл был как раз таким. Кроме того, его тонкое лицо и толстые роговые очки делали его похожим на карикатурного профессора, изображаемого под какой-нибудь недружелюбной заметкой в газете.
– Привет, Эрни, – сказала Регина, когда мы вошли. – Привет, Дэннис.
После этого она уже не радовалась нашему приходу.
Мы поздоровались и сели за столик, стоявший в углу. Нам принесли молоко и пирожные. Вскоре музыка оборвалась, и в кухню, шаркая шлепанцами, вошел Майкл. Он выглядел так, словно только что умер его лучший друг.
– Вы сегодня припозднились, мальчики, – проговорил он. – Что-нибудь случилось?
– Я купил машину, – произнес Эрни, отрезая кусок пирожного.
– Что ты сделал? – прокричала его мать из другой комнаты.
Вслед за тем послышался глухой стук упавшей книги. Вот когда я начал жалеть, что не поехал домой.
Майкл Каннингейм повернулся к сыну, держа в одной руке пакет с яблоками, а в другой – пластиковую коробку с йогуртом.
– Ты шутишь, – сказал он, и я почему-то обратил внимание на то, что эспаньолка, которую он носил с семидесятого года, была почти седая. – Эрни, ты ведь шутишь, да? Скажи, что ты шутишь.
Вошла Регина, высокая, полуаристократичная и едва сдерживающая бешенство. Она пристально посмотрела на Эрни и поняла, что тот не шутил.
– Ты не можешь купить машину, – произнесла она. – О чем ты говоришь? Тебе только семнадцать лет.
Эрни медленно перевел взгляд с отца, застывшего у холодильника, на мать, стоявшую в дверном проеме. Я никогда прежде не видел у него такого упрямого и твердого выражения лица. Если бы он почаще так держался в школе, то, думаю, его бы там перестали прогонять отовсюду.
– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Я мог купить ее без всяких проблем. Купить машину за наличные не так трудно. Другое дело – зарегистрировать ее в семнадцать лет. Вот тут мне понадобится ваше разрешение.
Они смотрели на него с изумлением и недоумением, которые вызвали у меня чувство тревоги, смешанной со злостью. Ведь при всем
