не могут повторять то, что им твердят. Они должны думать самостоятельно. Поэтому тоталитарные страны и не могут позволить себе художников.
Ему пришлось признать, что Гарриет тоже думает самостоятельно и не подпадает ни под какое влияние. Хотя обычно она была женственной и нетерпимой, ей был доступен широкий взгляд на жизнь. Она происходила из самого ограниченного, самого предубежденного класса – и всё же смогла вырваться за его рамки. Тем более жаль, что она отвергает веру, которая придает его жизни смысл. Он видел, как потеряна Гарриет, как она запуталась в анархии и детском мистицизме.
Чего она хотела? Этот вопрос был для него тем более труден, что сам он не хотел ничего. Владение чем-то смущало его и казалось предательством семьи, которая вынуждена была выживать на каких-то крохах. Во время учебы он подрабатывал преподаванием. Его мать тоже работала, и вместе они оплачивали жилье и кормили семью.
Он не завидовал никому, кроме мужчин, не обремененных никакими обязательствами, могущих всё бросить и уехать воевать в Испанию. Он поклонялся Интернациональным бригадам. По сей день он с волнением повторял про себя их стихи:
Великое родится в малом:
Мы дружбу водим с кем попало,
Твердят нам в школе день-деньской,
Как глуп и скучен люд простой,
И вот в Испании война дымится,
Пока Британия торгуется с убийцей
В отчаянной надежде откупиться…[24]
Появление гвардистов напомнило Гаю о сходке чернорубашечников в его родном городе, о том, как избили его друга Саймона; тогда Гай понял, что однажды ему тоже придется заплатить за свои политические взгляды.
Саймон прибыл на ту сходку позже других и сел отдельно. Прочие сидели плотной группкой, и, когда они попытались прервать собрание, их вытолкали на улицу. Саймон остался внутри и с фанатичной, почти истерической смелостью пытался продолжать в одиночку. Защитить его было некому. Его вытащили через заднюю дверь к гаражам. Там его потом и нашли без сознания.
В то время историям о фашистских зверствах верили лишь наполовину. Для цивилизованного мира это было новшеством. Гая потряс вид израненного, покрытого кровоподтеками лица Саймона. Он сказал себе, что теперь знает, чего ждать, и с тех пор ни разу не усомнился, что однажды настанет и его черед.
Пока он сидел за столом, борясь со страхом, дверь кабинета со зловещей медлительностью приоткрылась. Гай уставился на нее. В кабинет просунулась чья-то лохматая голова.
– Привет, старина! – с игривой торжественностью сказал Тоби Лаш. – Я вернулся!
Гарриет, обуреваемая тревогой, шла домой, понимая, что надо действовать. Если ей не удалось справиться с одной опасностью, надо взяться за другую. Дома тоже было не всё ладно, но, по крайней мере, она не обязана это терпеть.
Она должна объяснить Гаю, что они не могут оставить у себя и Якимова, и Сашу. Он привел их сюда. Теперь пусть решит, кто из них останется, и выгонит второго.
Однако,
Гай цитирует сатирическую поэму английского поэта Эджелла Рикуорда (1898–1982) «Обращение к жене государственного деятеля, сторонника Соглашения о невмешательстве в дела Испании».
