совсем нельзя. Пошли, поможешь мне. Умер он.
В темной спальне Иван долго не мог понять что где, и лишь когда Варя, тенью проскользив куда-то в самый чёрный угол, зажгла ещё пару свечей, он разглядел огромную деревянную кровать, тщательно застеленную белоснежным бельём, на которой, деревянно вытянувшись лежал высохший, как скелет, человек. Он был укрыт простыней до подбородка, но по неподвижным буграм неживых рук, по остро торчащим вверх ступням, было ясно – жизнь из этого тела утекла безвозвратно. Варвара поманила Ивана – подойди, мол ближе, и он, с трудом сдерживая страх, подошёл. Лицо покойника было спокойным и мирным, лёгкая улыбка застыла на синих, сухих губах, на глазах лежали пятаки.
– Не бойся, Ваня. Он добрым был человеком, отмучился. Я тебя не отпущу сегодня, мне надо его и в домовину опустить, и в могилку, мужские руки, как без них. Останешься?
Иван, с трудом оторвав взгляд от мёртвого лица, повернулся к Варе, нырнул в омут её глаз и понял – он останется навсегда.
…
Утро прокралось в крошечную комнатку, в которой Варя разместила гостя, по-воровски, пошарило неверными лучами по подушке, пощекотало ноздри запахом росы и ландышей. Окно было приоткрыто, Иван озяб, натянул до глаз тонкое покрывало, поежился и снова закрыл глаза. Но какое-то особое чувство – опасной и сладкой дрожи не дало ему снова провалиться в сон – он открыл глаза и замер. В дверях, абсолютно голая, светящаяся в мутном утреннем свете, как будто её нарисовали лунным лучом, стояла Варя. Серебристые волосы струились водопадом до колен, несколько прядей сбегали ручейками по груди с остро торчащими cockами – красоты женщина показалась необыкновенной. И опять мир закружился колесом, и, совершенно потерявший разум Иван ничего не ощущал боле, кроме атласной гладкости нежной кожи, огненного провала внутрь и всепоглощающей, сжигающей его нутро адской сладости.
…
Хоронили Вариного мужа втроём – он, Варя, да Настасья. Лепил невесть откуда взявшийся дождь, небо ложилось на разверстую землю свинцовой плитой, как будто решило придавить могилу своей тяжестью. Вдвоём они с трудом опустили гроб, вытянули верёвки, надрывая спины, забросали яму землей. Настасья, аккуратно обходя холм, скользя маленькими галошками, поставила крестик, связанный из прутиков, но странный такой крестик, как будто перекошенный, неровный, несимметричный. Положила букетик ландышей, что – то пошептала неслышно, глянула на Ивана, как уколола и пошла по тропинке к дому. Варя с Иваном двинулись следом, скользя на болотной почве, а дождь не прекращался, лил и лил, без перерыва.
– Ты, Вань, лошадь запряги, я в сельпо сама поеду. Есть тут одно, там меня хорошо встречают, не знают откуда я. А ты козам задай, а то не успею я, далече. Да дочку к курям отправь, пусть сена наносит, а то сырость там, вон дождь как зарядил. Ждите мамку.
Иван согласно кивнул, помог Варе забраться в повозку. Работы в доме было хоть отбавляй, хорошо, дочка такая помощница. Только вот смотрит как-то, как будто внутрь,
