чтобы радиус его вихрей мог достать до очередного листочка. Со стороны могло показаться, что у него болит поясница или что он сильно нервничает.
Примерно через пару часов новый листик, вылетевший к ним через неотесанные доски, был втянут внутрь самим потоком – точно как ранее происходило с листками Яра Каира. Талик подивился, задумался и вскоре понял причину.
– Когда в кольце идут его листочки, что ранее уже мы затолкали, то новые толкать в него не надо – они туда и сами залетают! – рассказал он о своих наблюдениях Шенне.
– Неплохо, – обрадовалась она, – но ведь их не так уж много – тех, что взяли…
– Пока что да… Постой-ка! – осенило его.
– Ты чего?
– Приляг! Вот так, как я.
Идея Талика состояла в том, чтобы в момент, когда от его левого плеча выплывает похожий на елочку листок Вархага, запускать его под доски к мертвому телу, чтобы он по пути засасывал все некрепко держащиеся за труп «частички души» летуна.
– Вот так и правда получается неплохо, – определил он по ускорившемуся со стороны Шенне потоку.
К вечеру, когда подъехала повозка, вся эта гимнастика и постоянная сосредоточенность на взлетающих листочках изнурили Талика. И тем не менее он рассчитывал забрать еще несколько десятков «елочек» по пути к центру Калахаси.
Тело Вархага положили в центр телеги, укрыли поверх тряпками. Шенне же вместе с другими женщинами усадили на край повозки. Она пыталась сопротивляться, говоря, что, в отличие от других, совсем не устала, но властная рука Кухэ указала на предназначенное ей место, и девушке пришлось-таки сесть. Шенне расположилась ближе к лошади, свесила с телеги ноги и, сложив ладони в замок, уставилась на Талика.
Он еще не догнал ростом отца, лицу и телу его пока не доставало мужественности, но в представлении девушки лучше его не было. Шенне нравились его пшеничные, начинающие темнеть волосы, его светлые голубые глаза, спокойный нрав и не по возрасту глубокий ум. Со дня призыва Лаллака она ни разу не пожалела о содеянном и, даже наоборот, была благодарна судьбе за их теперь неразрывную связь.
Юноша шел позади повозки, рядом с отцом. Они негромко о чем-то болтали, однако за щебетом иных голосов девушка не могла даже приблизительно понять суть их беседы. Корлик то и дело прихлебывал вино из красной кожаной фляжки своего умершего товарища, хотя, по рассказам Талика, ранее редко злоупотреблял алкоголем.
– От близких… самая большая боль, Талик, – иронично произнес отец. – Они страдают – больно, умирают – жутко, а если предают – не хочется и жить.
– Но ведь от них и самая большая радость, – осторожно возразил сын, потихоньку пододвигая отца в сторону – так, чтобы «кольцо Лаллака», как они с Шенне прозвали поток листиков между ними, проходило одной своей стороной посередине повозки.
– Возможно, сын, – вновь пригубил отец уже почти пустую фляжку, – но радость получаешь понемногу, а боль – всю разом.
Талик не ответил. На
