развязно прошел, насвистывая, через мелочную лавку и открыл настежь дверь во внутреннюю комнату. Его свист оборвался на середине такта.
– Хелло! – сказал он раздосадованным голосом.
– Хелло, капрал! – сказал Эйзенштейн.
Эйзенштейн, его приятель – французский солдат, тощий человек с редкой черной бородкой и горящими черными глазами, – и Стоктон, юноша с белым как мел лицом, сидели за столом, дружески и весело беседуя с Ивонной, которая стояла, прислонившись к желтой стене около француза, и показывала, смеясь, все свои маленькие жемчужные зубки. Посреди загромождавшего комнату темного дубового стола стоял горшок гиацинтов и несколько стаканов, в которых, по-видимому, побывало вино. Запах гиацинтов висел в воздухе, смешиваясь с еле уловимым, теплым запахом кухни.
После минутного колебания Фюзелли уселся ждать, пока остальные не разойдутся. После выдачи жалованья прошло уже много времени и карманы его были пусты, поэтому он не мог никуда отправиться.
– Как они обращаются с тобой теперь? – спросил Эйзенштейн у Стоктона после паузы.
– Как всегда, – сказал Стоктон своим тоненьким голоском, слегка запинаясь, – иногда я хотел бы быть уже мертвым.
– Гм, – сказал Эйзенштейн со странным сочувственным выражением на лице. – Когда-нибудь мы снова сделаемся штатскими.
– Я – нет, – сказал Стоктон.
– Черт, – сказал Эйзенштейн, – тебе нужно взять себя в руки, Стоктон. Мне тоже казалось, что я умираю, когда нас перевозили сюда на этом транспорте. А когда я был еще совсем маленьким и переезжал с эмигрантами из Польши, я тоже был уверен, что умираю. Человек может вытерпеть гораздо больше, чем воображает… Я никогда не думал, что смогу вынести существование в армии, это рабство и все остальное, а вот живу же. Нет, ты проживешь долго и будешь еще счастлив. – Он положил руку на плечо Стоктона.
Юноша вздрогнул и отодвинул свой стул.
– Зачем ты это? Я не собираюсь обижать тебя, – сказал Эйзенштейн.
Фюзелли с презрительным любопытством следил за обоими.
– Я посоветую тебе кое-что, приятель, – сказал он снисходительно. – Переводись-ка в нашу роту. Наша рота первый сорт, ей-ей! Не правда ли, Эйзенштейн? У нас симпатичный лейтенант, симпатичный старший и чертовски симпатичные ребята.
– Наш старший только что был здесь, – сказал Эйзенштейн.
– «Здесь»? – переспросил Фюзелли. – Куда же он пошел?
– Почем я знаю, черт побери!
Ивонна и французский солдат тихо разговаривали между собой, по временам слегка посмеиваясь. Фюзелли откинулся в своем кресле и смотрел на них, смутно догадываясь о чем-то. В эту минуту он страстно желал бы знать по-французски настолько, чтобы понять, о чем они говорят. Он сердито шаркал по полу ногами. Глаза его остановились на белых гиацинтах. Они напомнили ему окна цветочных магазинов в пасхальное время, шум и толкотню на улицах
