Но французское правительство конвенцию так и не ратифицировало. Веттерберг указывает на две причины: примирение Парижа с Веной и продление Швецией договора с Россией.
Но не исключено, что всё произошло как раз наоборот: именно задержка Парижем ратификации военной конвенции ускорило решение шведов возобновить союзный договор с русскими. Отвергнуть предложение Петербурга о перезаключении договора А. Хорн уже не мог: это означало бы оказаться в неопределённом положении вообще. Отказ к тому же слишком насторожил бы русскую сторону относительно истинных намерений шведов, особенно теперь, когда судьба военной конвенции с Францией ещё находилась в стадии решения. К тому же русское предложение выглядело очень выгодным: обновлённый вариант договора снимал прежние требования к Швеции относительно прав голштинских герцогов и давал шведам возможность беспошлинно вывозить из русских портов зерно. Кроме того, Россия брала на себя обязательство выплатить-таки Голландии оставшиеся долги Карла XII! Мнимая благожелательность Стокгольма обходилась России недёшево.
Во время переговоров с Бестужевым шведская сторона потребовала, чтобы события в Польше не были включены в текст договора в качестве casus foederis, т.е. не рассматривалось бы как союзное обязательство. Бестужев ответил, что согласен подписать такой договор на апробацию императрицы Анны Иоановны, т.е. предоставить текст на одобрение Петербурга. Арвид Хорн заявил, что задержка с подписанием может дать профранцузской партии лишнюю возможность помешать подписанию, и наоборот, немедленное подписание текста в надежде на одобрение русской императрицей может отбить охоту у французов на предоставлении Швеции субсидий. Таким образом, Хорн давал понять, что он якобы полностью на русской стороне, и что возобновление союзного договора с Россией для него важнее французских субсидий. Возможно, что на тот момент так оно и было. Хорну важно было не упустить выгодный трактат с русскими, а французские субсидии, как он полагал, от шведов не уйдут. И был, конечно, прав.
Граф Арвид Хорн заявил Бестужеву, что скупость английского двора заставляет шведов против их воли принять французские субсидии. Михаил Петрович, по-видимому, принимал такие заявления за чистую монету, потому что в своих донесениях в Петербург искренно ругал англичан за пассивное поведение в Швеции.
А шведы не видели в союзе с русскими никакого противоречия с обязательствами, вытекающими для них из конвенции с Францией. Они страховали себя со стороны России и получали от неё определённые выгоды, а сами продолжали мечтать о реванше за поражение в Северной войне. «Способ действия Хорна в этом деле довольно ясен», – пишет Мальмстрём. – «Обвинять его в неподобающей уступчивости России было бы наивно. Он, который в 1726 и 1727 гг. уничтожил влияние России в Швеции, был и считался с тех пор самым её решительным врагом; и его враждебность
