Думаю, надо уйти, пока не поздно. Но уже все – опоздала. Говорю тогда:
– Не смотри так. Я не к тебе пришла. Просто.
А он – вроде мне, а вроде и не мне. Голову задрал, как петух, и на небо тащится.
Таращится, я хотела сказать.
– Так я и не думал, что ко мне, – бурчит. – Больно надо.
Это он точно мне! Вряд ли бы небу стал.
Я еще потопталась. Теперь уже ясно: самое время уйти. Но я как прилипла. Еще к нему чуть подвинулась.
– Ты есть не хочешь? – говорю. Так все спрашивают, чтобы разговор начать.
– Нет, – говорит. И дальше на небо смотрит. – Не видишь, я духовной пищей насыщаюсь.
Я таких шуток не понимаю. Чувствую, что это шутка. Но как понять?
– Ты сама-то давно ела? – он вдруг меняется. Голову опускает и на меня смотрит. – Давно ела, спрашиваю?
– Я лысая, а не глухая, – отвечаю обиженно. А он вдруг начинает смеяться.
Я тоже прыскаю. Смеху него, в отличие от рожи, добрый.
– Мы с тобой поладим, – выдает, успокоившись.
«Еще чего!» – смотрю, как могу, из-под бровей. Так, чтобы сердито.
– Ну точно поладим! – веселится он еще больше. – У тебя же брови как у моего кота. То-то я думаю, хрюкало знакомое!
Я и сама немного добрею.
– Кота? – бурчу. Так, чтобы он не понял, что мне приятно стало. – У тебя есть кот?
Ну как же это – кот? Здесь, что ли?
– Был, – пожимает плечами, – Уже умер.
Дуралей несчастный!
– Я пошла! – бросаю в него, как огрызком, – Мне доче позвонить надо.
– Нету тебя никакой дочи! – орет он мне в спину. – Ты ее нарочно выдумала!
Разворачиваюсь и тоже кричу – так, что, кажется, лопну:
– Нет, есть!
– А вот и нет! – он дергается, как от укола, – Ты помешанная!
Подлетает и срывает мой берет.
– И лысая!
Я думала, смеяться станет.
А он этот берет к себе прижимает. Как кота того, с которым мы бровями похожи. И шепчет:
– Лысая-лысая.
Как будто сейчас заплачет.
Потом вдруг назад ка-ак швырнет:
– На! И не подходи ко мне больше!
Будто я заразная!
– Сам не подходи, – я машу на него беретом. – А то хуже будет!
Он не идет. Снова в небо смотрит.
– Наградил господь соседством, – шепчет ему обиженно. – Это же дура дурой какая-то.
– Не ябедничай, – я корчу рожу. – Небо таких не любит.
– Небо всяких любит, – отвечает он спокойно, – Оно милосердное.
«А вдруг правда?» – думаю я. Но не верю.
Я всем не верю. Даже себе.
ПЕТРОВИЧ
– Так что ты решил? – спросил меня за ужином Голик.
Я в него прямо плюнуть хотел! Но потом вижу – и правда интересуется.
