чересчур строгими и какими-то чужими. Почти все они были забиты фанерой, и только в одном, чудом сохранившемся оконном стекле, внезапно появился еле различимый огонек, и тут же пропал.
– Это, наверное, дежурный в обход пошел.
– А кто сегодня?
– Вроде бы библиотекарь наш. Я днем слыхал, что она должна.
– Елизавета Федоровна здорово нам рассказывает, интересно, особенно про оружие, – подал голос Мишка, – мы на прошлой неделе сами начали топоры делать, ну, такие, с каким на мамонта древние охотились! У меня здорово получилось!
– И куда это ты на охоту собрался, человек разумный? Или еще только умелый? Где мамонтов рубать будешь? – засмеялся Севка.
– Да ну вас! – обиделся Мишка. – Никуда я не собрался. Хотя фашистов порубал бы! Просто с ней здорово и интересно! А с вами ничего такого не делают, вот вам и завидно! – он надулся и, отвернувшись, стал смотреть на темную молчащую школу.
Как ни устали друзья за день, но весело рассмеявшись, потрепали мелкого по плечу.
– Пора по домам, – подвел черту Вовка, – завтра в школу.
– Надо еще завтра про того…который в квартире Николая Матвееича сказать, – напомнил ребятам Олег-старший.
– Я с утра пойду в милицию, рядом с нашим домом есть отделение, – пообещал Вовка.
Постояв еще немного, все разошлись по домам.
А в школе в это время шел обход. Елизавета Федоровна, или как ее ласково называли ребята «Лизочка», шла по темным сводчатым коридорам, держа в руках фонарь «летучая мышь», и при слабом свете фитилька напряженно вглядывалась в звенящую темноту этажей. На первом и втором стояла тишина – все ученики и учителя давно разошлись по домам. На третьем этаже тоже было тихо, хотя там уже несколько месяцев жили эвакуированные, но даже детских голосов не было слышно – военные дети не привыкли шуметь …Проходя по низу дежурная поежилась – как не привыкла она за эти блокадные месяцы к мертвым, но осознание того, что они совсем рядом, под лестницей, сжимало сердце ледяным холодом.
Библиотекарь, закончив обход, вернулась в канцелярию и при свете тускло мерцающей коптилки села за письмо. Своей Натусе она старалась писать если не каждый день, то хотя бы одно-два письма в неделю обязательно отправляла. Вначале она еще переживала, что уговорила дочь в эвакуацию уехать одну, думалось ей бессонными ночами – может, лучше было бы здесь всем вместе, а потом поняла – это счастье, что дочь не знает того ужаса, в котором живут они с Иваном. И всей правды она никогда Натуське писать не станет, а что и напишет, так со смехом, чтобы та не переживала сильно за родителей, ей самой сил много надо, чтобы выжить – везде ведь тяжело, что здесь, что там…
На листок в косую линейку ложились ровные аккуратные строчки – у Лизы со школы был хороший почерк, который не смогли «испортить» ни голод, ни темнота в комнате.
