style="font-size:15px;"> – А у нас? – указывает на коробку с остроконечными конусами у твоих ног.
Неспешно, отточенно-привычными движениями вкладываешь пули в ложе барабана.
– Что ж, моя очередь.
Мишень в зеркале неподвижна – впрочем, как и всегда. Преломление граней делает траекторию непредсказуемой, но ты помнишь о зеркальном отображении и целишься, глядя прямо в коньячного цвета глаза.
Она ловит первую пулю губами, сглатывает, прокатывая металл по языку – и извечное, по законам жанра, молчание разбивается хриплым: «Еще два выстрела».
Становишься вплотную к стеклу, прижимаясь грудью, и выпускаешь вторую пулю – в сердце. Фигура мишени идет рябью, словно судорогой – и делает первый шаг в твою сторону.
– Еще один.
Голос сзади подрагивает от предвкушения.
– Ты совсем не боишься? – спрашиваешь скорее по привычке и слышишь в ответ знакомое: – Какая разница, где мы вынырнем! Главное, не промазать с локацией, а то ищи вас потом по всем старым особнякам и их отражениям.
Мишень откидывает челку со лба и протягивает раскрытую ладонь. Касаешься ее – почти – и стреляешь через двойной отпечаток так, чтобы капли крови проникли на ту сторону. Чувствуешь, как трескается лед на пальцах двойника, а кожа из холодной алебастрово-белой становится теплой, окрашиваясь в розовый, – хватаешь и втягиваешь его в комнату.
– Три выстрела, три… фигуранта. Ну, наконец.
– На чей? – голос нового персонажа сочится сарказмом.
Смеешься: – О, я скучал по этому. Сколько ночей, приличных до приторности…
– Я вернулся и не буду молчать! А то так и умрете девственниками.
– Не в этой жизни.
– Определенно, не в этой!
Трое закольцовываются, слово звенья цепи, обретая единый ритм и дыхание. Тени, разочарованно сверкая голодными глазами, бесшумно растворяются в предрассветной мгле.
Галина Евдокимова
Белая марь
Это была ночь полной луны. Она висела над лесом, яркая, как новенький флорин, и большая, как мой живот, – живот женщины, готовой скоро родить. Где-то в чаще жалобно тявкала лисица. Старые деревья скрипели, умоляя о смерти. Если бы не луна и не выпавший накануне первый снег, ничего не было бы видно на расстоянии вытянутой руки. Но этой дорогой я пройду и с закрытыми глазами. За годы служения приноровилась и к тяжелой ноше, и к подлым рассохшимся пням, и к тайным извилистым тропам. Каждой осенью, с тех пор, как мне исполнилось двенадцать, в канун Андреева дня отправлялась я к Мозглому пруду исполнять зарок. Слушала воду, предлагала Бледной Госпоже обрядовую еду: вареную репу, морковь, кисель и оладьи.
Но этой ночью всё было не так, как обычно. В моей торбе лежали не оладьи и не морковь, а остро наточенный нож. То, что я собралась сделать, и выговорить-то трудно, но коли пришла – так начинай, начала – так заканчивай.
Быстро разделась донага. Опустилась на колени. Взяла нож, – где нужно разрез делать, мне хорошо известно – и, стиснув зубы, распорола собственную плоть, как брюхо дохлой
