потянулся к звонку возле шкафа и позвонил трижды – Бесс!
При виде звонка, я вздрогнул: если бы я увидел его чуть раньше, то наверняка позвал бы на помощь, когда Амассиан так неожиданно замолчал и застыл в кресле. Тонкая девушка возникла на пороге, устремилась ко мне, встряхивая серебристым водопадом светлых волос, обняла меня за плечи и прошептала, чуть склонив голову:
– Пойдемте, сэр.
Смущенный, я все-таки последовал за ней по коридору. Дом, пропитанный стариной, был наполнен предметами древними, которые, казалось, держал в руках еще сам Родуэлл: то изящная фарфоровая статуэтка на каминной полке, то чугунное изваяние в углу, то перо и чернильница где-нибудь на столике, то старинная лампа, для чего-то выставленная на окно. Девушка шла быстро, не оборачиваясь, и только когда я на мгновение остановился, чтобы рассмотреть поближе тяжелые каминные часы на мраморной основе, моя спутница обернулась и предупреждающе посмотрела на меня.
– Будьте осторожны, сэр. Это вещи Родуэлла.
– Это музей?
– Гхм… Считайте, что да.
– Прошу вас, сэр, – Бесс открыла передо мной дверь небольшого кабинета, – здесь вам будет удобно.
– Благодарю, мисс. Вы – писательница?
– Что вы, у меня совсем нет таланта. Я даже не пытаюсь писать.
– Тогда что же не… – я замолчал, подбирая слова.
– Вы хотите спросить, что же в таком случае я делаю здесь?
– Да, мисс.
– Гхм… Вы можете считать меня чем-то вроде секретарши, а еще я неплохо играю на скрипке.
Я почувствовал фальшь. Тревога, затаившаяся было в глубине сознания, проклюнулась снова.
– Сказать вам больше? – спросила она.
– Если возможно.
– Я не писатель. Я влюблена в писателя.
– В Гаддама или Радова?
– Что вы, сэр. В Гарольда Родуэлла.
Я остался один. Несмотря на мой замысел и располагающую к творчеству обстановку комнаты, мне отчего-то не писалось. Причиной тому был отнюдь не поздний час – я нередко работал по ночам – и не впечатление от клуба. Мне казалось, что кроме меня здесь еще кто-то, чей-то внимательный взгляд ловит каждое мое движение. Я поднял голову и встретился взглядом с портретом Родуэлла над столом. Я улыбнулся и – сам не знаю отчего – слегка поклонился ему. Мне показалось, что губы человека на портрете чуть дрогнули, глаза вспыхнули необычайно живо, по-человечески. Я прошел через всю комнату к портрету, сел за стол и начал писать согласно своему замыслу: передо мной сами собой всплывали новые, никогда не приходившие мне в голову штрихи и эпизоды; точно кто-то подсказывал мне их и водил моей рукой по бумаге. Писалось необычайно легко, и впоследствии перечитывая написанное, я просто не мог поверить, что написал это сам, так не похоже это было на все, когда-либо придуманное мною – строки ложились на бумагу сами собой…
…Только когда блики рассвета заглушили
