мелочи. Они надевали на городских жителей, если можно так выразиться, оберегающие шоры «ограниченной городской скотины», как о том говорится в одном месте у Маркса[102].
Насколько основательно они по необходимости сужали поле зрения, показывает характеристика пролетариата в «Физиологии французской индустрии» Фуко: «Наслаждение покоем для пролетария прямо-таки утомительно. Пусть его дом под безоблачным небом будет совершенно утопать в зелени, овеянный ароматом цветов и окруженный птичьим щебетом, – если он в бездействии, то прелести уединенности не для него. Однако стоит только случайно донестись до его слуха резкому звуку или свистку с отдаленной фабрики, стоит ему только услышать равномерный стук, издаваемый водяным колесом мануфактуры, как чело его проясняется <…>. Он уже не чувствует утонченного цветочного аромата. Дым высокой фабричной трубы, гулкие удары молота о наковальню заставляют его трепетать от радости. Он вспоминает блаженные дни своего труда, направляемого духом изобретательства»[103].
Предприниматель, прочитав это описание, возможно, спокойнее обычного отходил ко сну.
И в самом деле, первое, что приходило в голову, – это внушать людям благожелательное представление друг о друге. Тем самым физиологические очерки вносили свою лепту в построение фантасмагории парижской жизни. Однако их приемы не могли дать серьезных результатов. Люди знали друг друга как кредитор должника, как продавец покупателя, как работодатель служащего – и прежде всего они знали друг друга как конкуренты. Пробуждать в них представление о партнерах как безобидных чудаках было делом довольно бесперспективным. И вот в этой литературе довольно рано зародился другой взгляд на вещи, обладавший гораздо большим энергетическим воздействием. Он восходит к физиогномике восемнадцатого столетия. Правда, он имеет довольно мало общего с солидными усилиями физиономистов того времени. У Лафатера[104]и Галля[105] наряду с умозрением и визионерством присутствовала и подлинная эмпирия. Физиологические очерки питались ею, ничего не добавляя от себя. Они уверяли, что каждый в состоянии, не будучи отягощенным специальными познаниями, угадывать профессию, характер, происхождение и образ жизни прохожих. У них этот дар предстает как способность, дарованная жителям большого города от рождения. Подобные убеждения более других были близки Бальзаку. Его пристрастие к масштабным высказываниям хорошо сочеталось с ними. Он пишет, например: «Гений настолько виден в человеке, что даже самый большой неуч, оказавшись в Париже и столкнувшись с великим художником, тут же поймет, к чему он прикоснулся»[106].
Дельво[107], друг Бодлера и наиболее интересный из газетных литераторов второго ряда, уверен, что в состоянии столь же легко разделить парижскую публику на слои, как геолог – напластования пород. Если бы это удалось, то жизнь в большом городе была бы далеко не столь тревожной, как это представлялось
Marx und Engels über Feuerbach. Der erste Teil der «Deutschen Ideologie». In: Marx-Engels Archiv, Bd. 1, Frankfurt a. M., 1926. S. 272.
Foucaud, op. cit. P. 222–223.
Лафатер, Иоганн Каспар (1741–1801) – швейцарский писатель, автор трактата по физиогномике.
Галль, Франц Йозеф (1758–1828) – австрийский врач, создатель френологии, определяющей человеческий характер по строению черепа.
Honoré de Balzac. Le cousin Pons. Ed. Conard. Paris, 1914. P. 130.
Дельво, Альфред (1825–1867) – французский писатель, автор многочисленных книг, посвященных парижской жизни.
