он же сын директора трикотажной фабрики! Вот у кого я в руках… Дача, должно быть, директора… Почему-то от этой мысли стало легче. Убить не должны. Если пленку требовать будут, отдам, черт с ней, я и так помню о чем документы. Перееду в Тамбов, раскопаю, пересажаю всех. Ответят и за Ачкасова, и за пинки. За все, сволочи, ответят!.. А нельзя ли отсюда удрать?..
Анохин приподнялся, охая тихонько, сел, нащупал деревянную стену. Придерживаясь за нее, поднялся и начал шарить руками по стене, искать щели, дверь. Стены были из досок, подогнаны плотно, ни щелочки. Свет нигде не пробивается. Он медленно ходил вдоль стен, водил ладонями по доскам, давил на них, пробуя на прочность. Комнатка была небольшой. Дверь крепкая, не шелохнется, и замок надежный. Доски стен, видно, двойные, потому и щелей нет. Потолок высокий, рукой не достать. Комната была совершенно пустая. Ни гвоздика, ни клочка бумаги на полу.
Обследовав ее, Анохин остановился у двери, замер, прислушиваясь. Тишина, как в гробу. Аж в ушах звенит. Он навалился на дверь, пробуя ее на прочность. Она даже не шевельнулась… Уехали они или на улице? Почему так тихо? Анохин ударил плечом в дверь. Показалось, что во всем теле отдалась боль. В доме тихо по-прежнему. Никто не откликнулся на удар в дверь. Может, уехали, и дом совершенно пуст. Выбить дверь, выбраться в окно и удрать, затеплилась надежда. Анохин отступил от двери и ударил в нее ногой, целясь в середину, туда, где должен быть замок. Дверь загудела. Он ударил еще раз, еще. Бил, бил, бил. Дверь гудела, раскачивалась. Вдруг он услышал злобный крик, скрежет ключа. Дверь распахнулась, появился Мишка с короткой дубинкой в руке. Сзади него стоял Славик со своей финкой.
– Успокоить? – показал дубинку Мишка. – Я быстро… Сиди смирно! Если б хотели тебя пришить, давно б уж в Вороне плавал. Сиди смирно, если хочешь, чтоб ребра были целы! Понял?
Он захлопнул дверь и снова запер на замок. Анохин сел в темноте на пол, привалился спиной к стене. Значит, убивать не собираются. Что же они задумали? Это точно кого-то из главарей ждут. Что они требовать будут? Чтоб молчал? Запугивать будут? Хорошо, дам я обещание молчать, разве они успокоятся тогда, поверят? Какую гарантию будут требовать, чтоб я молчал?
Так Анохин сидел, размышлял долго, казалось вечность. Его не беспокоили, было тихо, и он задремал неожиданно для себя.
12. Насилие
Проснулся от шума, стука двери, зажмурился от яркого света. На него светили фонариком.
– Вставай, выходи! – голос Мишки.
Анохин сидел, прикрывал ладонью глаза от света, не шевелился. Тогда кто-то ухватил его за шиворот, рванул вверх, поставил на ноги, развернул и, пиная коленом под зад, вытолкал из комнаты, выволок на улицу и потащил по песчаной дорожке меж деревьев к воротам, за которыми серела в темноте райкомовская «Волга». Анохин, увидев ее, перестал сопротивляться, пошел сам. На улице было темно, звездно. Его не отпускали, держали за шиворот и за локоть. Возле машины вдруг швырнули на землю, выкрутили руки назад, связали веревкой и заткнули рот трепкой. И только потом
