Звонила Толику, он сказал, что вы сегодня не играете. Что у тебя с телефоном?!
– Я гулял, мам, – ответил сухо.
– Любопытно. Я выходила, тебя во дворе не было. Так что у тебя с телефоном случилось?
– Ничего. Я в центр ездил. Наверное, в метро не ловил.
– Не рано ли ты стал ездить? Не дай бог…
– Нет, я уже не маленький, сколько повторять? – перебил её.
– Дима-Дима… Снова огрызаешься. Когда ж соблаговолишь простить?
Мои приёмные родители не заслуживали такого отношения. Маме приходилось сносить мои капризы, забастовки. Я бунтовал против всего мира, всё ещё не мог ему простить. Мне было всего двенадцать, но очень хотелось стать взрослым, поэтому ненавидел, когда меня пытались воспитывать. За минувший год жизни в этой семье я больше не мог доверять родителям. Между нами возникли границы, всё стало слишком официальным. У мамы не получалось общаться со мной так, как мне бы теперь хотелось: так же непринуждённо, немного дерзко, как это делала Регина. Без всякой показной жалости, сюсюканья и чувства вины. Просто и легко.
– Я пошёл к себе, уроки надо делать.
Следом явилась мама. Наверное, поговорить. Её психологи так научили: «Общайтесь с детьми на равных. Проговаривайте все обиды, чтобы не было недопонимания». И вот она села на кровать и несколько секунд молчала, разглядывая мой профиль.
– Дим, я за тебя переживаю.
– Не из-за чего, мам. Я не сбегу, обещаю.
– Ты ездишь куда-то один, нам с папой не рассказываешь. Я очень боюсь, как бы ты не попал в беду.
– Я уже там был, – снова огрызнулся я, не отрывая взгляд от монитора компьютера.
– Дим… Сколько ещё ты будешь нас казнить? Мы хотим, чтобы ты был счастлив. Хотим дать тебе всё самое лучшее.
Я сопел от раздражения, еле сдерживаясь.
– Мама, у меня всё хорошо, я всем доволен. И мне нужно домашку делать, – отчеканил я, отложив компьютерную мышь и схватив с пола рюкзак.
Она поднялась, расстроенная моей холодностью.
– Поди поешь хоть…
Таким было моё общение с мамой. С папой мы контактировали ещё меньше. Он держался отстранённо и даже не мог сообразить, что мне подарить на день рождения. Ну уж точно не машинку на радиоуправлении и рыжего зайца на молнии, набитого конфетами. Я, походу, в его глазах всё ещё был воспитанником ясельной группы. Великая мука разговаривать с ними так, как они того хотели, слушаться в пределах своих сил и подчиняться только для вида. Открыться, полюбить, впустить в сердце – уже не мог.
Мир за забором детского дома показал себя с лучшей стороны: щедрой и дружелюбной. Он широко распахнул двери, доверчиво протянув ключи от разных тайн, а я продолжал реагировать на всё с привычной враждебностью, не сумев перестроиться с бледно-зелёных стен на жизнь со множеством оттенков. И считал, что меня может понять только такой
