месте с Миколой Лямченко из Гнездниковского переулка. Робко поглядывал он вокруг, мелко прихлебывая свой кофе, тогда как за многими столиками кипели литературные страсти. Писательские отношения выяснялись иной раз столь темпераментно и самобытно, что оппоненты хватали друг друга за галстуки. А бывало применяли и кулаки. От изумления перед такими открытиями в писательском мире Морхинин впадал в столбняк. Впрочем, все эти истории не так уж отличались от закулисной обстановки в оперном театре, где он прослужил двадцать лет.
В литераторском кафе случались происшествия, напоминавшие иной раз забавные анекдоты. Про них Морхинин узнал от Лямченко, который в ЦДЛ был свой человек.
Однажды группа кавказских литераторов отмечала юбилей своего знаменитого поэта. Виновник торжества, маленький довольно тучный старик, разрумянившийся от коньяка, тихо сидел в центре нескольких сдвинутых столиков и выслушивал со скромным достоинством славословия коллег-земляков. Когда возлияния превысили юбилейную норму, горячая кровь литературных джигитов запылала, сметая всяческие условности. Наконец, не выдержав давления пламенного темперамента, один из славословящих вылез из-за столиков, высоко поднял фужер, наполненный коньяком, и обвел присутствующих глазами:
– Вы слышали, как мы гордо превозносили здесь имя нашего замечательного поэта? Своим талантом он превзошел всех. Кого можно поставить рядом с ним? Кто, скажите мне, самый великий поэт Кавказа?
Выступавший посмотрел на случайно присутствующих в кафе – не горского происхождения. Те помалкивали на всякий случай. И все-таки нашелся среди них придурковатый правдолюб, негромко ответивший:
– Лермонтов – самый великий поэт Кавказа.
– Кто?! – грозно вскричал выступавший, невольно хватая себя за верхнюю пуговицу на брюках, где традиционно должна находиться рукоять кинжала. – Кто самый…
– Ле… Лермонтов, – уже бледнея, пролепетал неосторожный.
И воцарились в литераторском кафе разочарование и неловкость. Маленький румяный старик выбрался из центра юбилейного славословия и, покачивая умной головой, побрел к выходу. За ним бросилась вся компания сопровождавших его литературных мюридов[1], сверкая глазами и бормоча проклятия. Не забыли кинуть на столик пачку денег, которых хватило не только оплатить заказанные яства и напитки, но и вызвать восторг буфетчицы и уборщиц, внезапно обогатившихся.
Поскольку разговор с Морхининым возник после двух выпитых бутылок сухого молдавского вина и приятной закуски, Лямченко проявил благожелательность и инициативу к новому роману Валерьяна. Он позвонил в издательство, где имелась кроме прочих историческая серия. В ней разрешались иногда умеренно тиражированные античные или древневосточные сюжеты.
– Вообще-то с твоим перченым «Проперцием» морока будет, – сказал Лямченко. – Мало того, шо сюжет не с отечественной истории, так еще и про поэта какого-то хренова. Нет чтобы
Мюрид, мурид (
