в Москве?!
– В Чикаго! – сострил старик и оскалил вставные челюсти. – Если, конечно, там есть Краснопресненская набережная. Вы не слышали, что танками давили совдеповскую толпу и при этом погибли три прекрасных молодых человека? Красавец-еврей, красавец-украинец и еще один тип…
– Тоже красавец? – по инерции переспросил Валерьян. – Ну а журналы-то почему убрали?
– Не убрали, а, по-видимому, перенесли. «Костер», кажется, не требуется больше зарождающейся демократии.
Старик мрачно вернулся в свой обезличенный кабинет, с размаху захлопнув дверь.
Морхинин обнаружил редакцию «Труженицы» этажом ниже, но там не нашлось ни одного сотрудника кроме уборщицы, которая запирала каждую комнату ключом. На вопрос Морхинина о редакторах, уборщица ответила:
– Нету, ни одного криспадента. Все скрылися. Им предоставили новое помещение гдей-то. А где, дорогой товарищ, не могу сообчить. Не знаю.
И Морхинин понял, что в усилии восстановить свое имя он потерпел фиаско. Потому как искать сейчас во взболомученной Москве помещение нужной редакции представлялось делом безнадежным. И он махнул рукой, спустился и зашагал в Домнартвор для совещания с Обабовым.
Однако Морхинин писал ночами новый роман: историко-литературный, если можно так определить его жанр. Словом, это была как бы очень вольная биография древнеримского поэта – прославленного, когда-то превозносимого до небес восторженной толпой почитателей, скандального и шумного, писавшего стихи о неразделенной любви. Из-за нее и погибшего.
Морхинин выбрал для своего романа давно минувший мир римских тог, шелестящих по плитам форума, роскошную изысканность столичной знати, суровое мужество завоевателей Европы, Переднего Востока и Египта, вопли и жестокое торжество амфитеатров. Он описывал, как внешне республиканская демократия давно преклонилась под самовластным правлением Августа. Он писал о Меценате, фантастическом богаче и тончайшем любителе поэзии, устраивавшем состязания стихотворцев, а среди них о небогатом и неловком от застенчивости юноше из средней Италии, приехавшем в грохочущую триумфами столицу.
Этот юноша не писал стихов, восхваляющих кумиров избалованного победами народа или прославляющих грозные походы легионеров. Он был влюблен в прекрасную римлянку Гостию, которую по неизвестным причинам переименовал в Кинфию. Юноша из тихого городка настолько был страстен и порывист, что легко переходил в стихах от лирических излияний к сатире, от философских рассуждений к остроумной и даже злой шутке и грубости. Он, провинциал, нередко щеголял этим среди надушенной сирийскими духами, изнеженной и развращенной аристократической молодежи. Жизнь его летела в потоке бесконечных светских интриг и вражды мстительных завистников. Но он был признан одним из лучших поэтов империи. Неожиданно, будучи еще в расцвете молодости, поэт погиб. Неизвестно как это было на самом деле. Среди бурных противостояний и неистовых празднеств, среди миллионного кружения толп в центре Рима жил поэт – и вот его не стало. Только
