студенты и абитуриенты: кто-то бежал сломя голову, опаздывая; кто-то шёл, не спеша, лакомясь мороженым в этот жаркий летний день. Мне было не до мороженого. Наконец я не выдержал и воскликнул:
– Да нереально это всё! Чего ты мне голову морочишь! Какое ещё космическое искусство в Сантьяго! Типа вчера ещё телефонами торговал, а сегодня директор? Так не бывает.
– Да, ты прав, – неожиданно согласилась Макс.
Я ждал от неё возражений, контраргументов. Она должна была переубеждать меня, уверять, что всё по силам, если очень захотеть. А она просто согласилась. Согласилась, что рождённый ползать летать не может. Я так разозлился на неё. Словно это она заявила мне, что у меня ничего не получится.
– А-а-а! – заорал я, состроив ужасную физиономию.
Я встал и пошёл прочь от института. Домой. К чёрту! Ты думаешь, что у меня не получится?! Я и тогда уже понимал, что Макс обвела меня вокруг пальца как младенца. Это была слишком очевидная манипуляция, чтобы не прочитать её. Но я не хотел её прочитывать. В глубине души я хотел поддаться на эту манипуляцию, и я поддался. Заслуга Макс была в том, что у меня теперь появился эмоциональный стимул: я должен был доказать, что я смогу сделать свою мечту реальностью.
Макс не пошла за мной. Я обернулся: она задумчиво смотрела на небо, не выражая никакого интереса к моему уходу. Мне было всё равно. Я побежал домой.
Придя домой, я переоделся: в школе сегодня предстояло перетаскивать пыльные книги из библиотеки в соседний класс; в библиотеке должны были делать ремонт. До выхода оставалось буквально десять минут, поэтому можно было уже просто, не торопясь, выдвигаться. Но вместо этого я снова полез на сайт Школы искусств Сантьяго. Баннер о выделении гранта был на месте: всё те же улыбающиеся лица, всё та же кругленькая сумма – стипендия, причитающаяся к бесплатному обучению, проживанию и перелёту. Страшно было представить, сколько желающих подаст заявки на этот грант: самородки от природы и воспитанники лучших частных художественных заведений, дети именитых родителей и простые ребята, открывшие для себя рисование в раннем детстве и посвятившие ему всю свою жизнь. Объективно у меня не было абсолютно никаких предпосылок, чтобы обойти их всех: любовь к рисованию я обнаружил у себя, наверно, только лет в девять-десять; рисовал нечасто; в художественной школе не учился; и замолвить за меня словечко было некому. Впрочем, какой-никакой талант от природы у меня, кажется, всё-таки был, так что ближе всего я был, пожалуй, к категории самородков. Другой вопрос, что я не уделял достаточно времени развитию своего таланта, а, как известно, успех – это на девяносто девять процентов упорный труд и лишь на один процент талант. Часть упорного труда я, наверно, мог заместить вдохновением, которое давал мне космос – чувствами, которые он во мне вызывал и которые усиливали мой талант. Но практики, практики всё равно было катастрофически мало. Со смешанными чувствами я вышел из дома.
В школе я всё думал и думал о гранте, благо перетаскивание книг занимало исключительно мои руки, но не голову. В конце концов, я пришёл к выводу, что отказываться от записи на
