а «превышают». Учи русский язык. А во-вторых, ты понимаешь, что это разрыв? Она может обидеться, это типа ультиматума или даже оскорбление. Что она только собеседник.
– Вот и проверишь заодно. На фиг она тебе сдалась? Пустая, как мишура от конфетти.
– Но-но! У неё такая талия.
…
Казимир Соломонович варил яйца в котелке.
– Ксения, вы что, петуха готовите? Никогда не покупайте американских петухов. Вас могут обвинить. Что вы американская шпионка.
Ксюша улыбалась. «Он же яврей, – думала Ксюша. – Сам шпион. Но добрый. Вот эта Америка! Когда они уже к нам успокоятся».
Казимир Соломонович достал из кармана селёдку в свёртке, и Ксюша поняла, почему от мужчины исходил такой запах – селёдка пахла. Керогаз пыхнул и обдал жаром Ксюшу, запах её горелых волос смешался с «ароматом» соседского деликатеса, в глазах девушки помутнело.
– Дядько… дядько Казимир… дыхать нечем…
Свежий весенний ветер, ворвавшийся в распахнутое окно.
«Тук-тук-тук», – стучало в висках.
Так селёдки захотелось!
– Лучше? Вам так лучше, Ксения?
Она смотрела на селёдку. У Ксюши потекли слюнки.
– Ксения, вы хотите селёдки? Я вижу, хотите. Вас выдают ваши глаза. Прекрасные украинские глаза. – Он отрезал аккуратный маленький кусочек от тушки, ближе к хвосту и протянул девушке. Потом передумал, положил кусок на стол и отрезал из середины тушки, толстый и жирный кусок и снова протянул. Пальцы Соломоновича блестели от жира селёдки. – Как писал Вертинский про ваши глаза. Вы знаете Вертинского? Так вот он был малоросс, как и вы. Он рассказывал, что юношей бегал в Киеве в храм и тайком приносил цветы к иконе Богоматери Марии, как у вас считается, она Богоматерь. А икону ту написал художник Врубель, еврей, и глаза написал, как Вертинский сказал: «Прекрасные украинские глаза». Как у вас глаза, Ксения. Ещё селёдки? А что это вы солёное так едите? Вы что, в положении?
И Ксюша поняла, вдруг осознала: она в положении, да, всё сходится. Поняла и внезапно разрыдалась. Кусочек селёдки выпал у неё из рук, а она плакала, слёзы катились у Ксюши по щекам. Она не хотела быть беременной.
– Я знаю… я знаю Вертинского… – проговорила сквозь всхлипывания Ксюша. – Он песнИ спивае…
Она поняла, почти с ужасом, что теперь уже точно будет всю свою жизнь жить с этим косоглазым мужчиной, с Митей, но она же так хотела выйти замуж за военного, красивого, большого, с погонами и с блестящей портупеей вокруг груди!.. А теперь всё. И этот Петик, такой чужой хлопчик. Но хороший, конечно, и не балованный совсем. Ох, тяжело ей, тяжело, доленька моя, доленька, прощайте девичьи посиделки, которые и так в прошлом, прощайте песни на сельских спевках, прощай молодость и красота…
– Вы яблоки побольше теперь кушайте, Ксения, – озабоченно посоветовал Казимир Соломонович. – Вам полезно. Это же радость – ребёнок. А вы плачете. Я вам орешков кедровых сейчас принесу, тоже надо для строения плода. Я ж с Воркуты приехал. Коми-кедр. Сила!
…
«Динь-дон, динь-дон!» Голова кругом, как чумная. Не выспался, что ли?
