Акулина с Ариной появились под навесом около Никольского рынка, на них тотчас же было обращено внимание всех присутствовавших там мужчин и женщин. Все начали коситься на них и осматривать их с ног до головы.
– А бабья-то-таки подваливает, – произнес рослый старик-носильщик типа николаевских солдат с пробритым, начинающим порастать седой щетиной подбородком, – и кивнул на Акулину и Арину бродячему сапожнику, чинившему ему сапог. Так как один сапог был у сапожника, то носильщик вследствие этого был на одну ногу бос. Одет он был в рваную кожаную куртку, опоясанную в несколько раз толстою веревкой, на одном конце которой висел кожаный набитый мочалой тюфячок для ношения тяжести на голове. Сапожник, постукивавший молотком по подошве сапога, отвечал:
– Да, брат, голодуха-то – не свой брат. Из всех щелей лезут. Страсть, что этой самой бабы нынешним летом в Питер припрет. Ведь вот наши, тверские, еще не тронулись, а и наши полезут. Вы каковские, сестрицы, будете? – спросил он Акулину и Арину.
– Боровичские, Новгородской губернии, милый человек.
– Пешком в Питер-то пришли?
– Ино пешком, ино по железной дороге.
– Так. Порядок известный. Многие ноне из-за голодухи пешком придут.
Разговор пресекся. Находившаяся под навесом баба-торговка, продававшая с лотка соленую рыбу и хлеб, крикнула Акулине и Арине:
– Трески, тресочки, умницы! Рыбки с хлебцем позоблить не хотите ли?
– Обедали уж, благодарим покорно, – отвечала Акулина.
– А ты так, без обеда поешь. Ох, чтой-то у меня ноне за покупатели скупые! И десяти фунтов рыбы с утра не продала.
– Продай в долг без отдачи, так куплю, а то на какие шиши, коли вот я второй день без найма здесь сижу! – откликнулась пожилая баба с головой закутанной в серый байковый платок.
– Плохи наймы-то, милая? – спросила бабу в платке Акулина.
– Да, почитай, что никто не рядит, а вот уж я со вчерашнего сижу. За четыре рубля бы, кажись, в месяц на своем горячем куда-нибудь в кухарки пошла.
– Господи Иисусе! Да что же это так?
– Такое время. Время теперь такое плохое для найма. Всякая прислуга перед Пасхой на месте крепится и не соскакивает с места, чтобы подарок на праздник заполучить. Разве уж которую сами хозяева прогонят за пьянство. Да перед праздником-то и не пьянствуют, а все тише воды ниже травы.
– А непременно трафишь прислугой, а не на огород?
– На огород не могу. Там пропалывать, так надо либо на корточках сидеть, либо на коленках стоять, а у меня в коленках ломота и слабы они. Застудила я, милая, ноги себе нынешней зимой, на плоту белье полоскавши. Зиму-то всю поденно по стиркам проходила – ну и застудила.
– Зиму-то тутотка в Питере жила?
– В Питере. Я уж с прошлого лета из деревни: тверские мы. Вдова я, милая. Все жила в деревне, муж по летам на барках ходил, а я дома хозяйством занималась, а вот как муж два года тому назад около вешнего Николы утонул с барки – все
