потерять сознание.
Потом ей опять разрешили не ходить в школу в день похорон, но в тот день все было совсем по-другому. Простуженное небо откашливалось громом где-то вдалеке, но дождь перестал, вышло солнце, хотя над головой еще клубились грозовые тучи цвета пушечной стали. Освещенные с одного боку, они блестели на солнце и казались нарядными. А рядом – чистая голубизна.
Солдаты в парадной форме палили из ружей, вокруг гроба, засыпанного цветами, было очень много моряков. Все стояли с непокрытыми головами, держа бескозырки на отлете. Мама и Лора были в черном, а Вера – в своем коричневом форменном платье с черным фартуком. Когда отгремел салют, гроб опустили в яму. В нее страшно было заглянуть, но все стали бросать в нее цветы и комья земли. И ей, Вере, тоже велели бросить: комок земли и два белых тюльпана…
Папу закопали. Это называлось «похоронили». Вера так и не увидела его после смерти, гроб был закрытый. В голове вертелись обрывки разговоров… Непонятных… Страшных… «Бензобак взорвался…» «Еле опознали…» «Машина его, но…» «Опознавали по зубам…» А папе было всего пятьдесят два. Лишь много позже Вера поняла, как это мало.
– Папа, а что такое «отродье»?
Папа погиб, когда Вере было десять. После его смерти она начала втайне мечтать о побеге из дома. Нет, она не строила никаких наивных планов о том, как уйдет с узелком куда глаза глядят, не сушила сухарей в дорогу. В самом существенном, в том, что касалось тайной женской жизни и интересов, Вера долго оставалась девчонкой, но вот в житейских делах ухитрилась повзрослеть очень рано. Ей хотелось уехать. Поскорей вырасти и уехать учиться в Москву.
В школе Вера быстро сделалась знаменитостью. Она оперировала огромными числами в уме, находила закономерности. Могла, например, с ходу сказать, на какой день недели выпало то или иное число такого-то месяца какого-нибудь далекого года, потому что видела алгоритм распределения чисел по дням недели, не прерываемый, а лишь усложняемый раз в четыре года синкопой двадцать девятого февраля.
И литературу, особенно стихи, она воспринимала математически, ловила внутренние рифмы, созвучия, аллитерации, как рентгеном просвечивала своей математической логикой структуру стиха.
К двенадцати годам Вера не только освоила школьную программу по математике, она строила эвклидовы кольца, магические квадраты, решала диофантовы уравнения, словом, овладела элементарной теорией чисел. В старших классах ей попался хороший учитель математики, мужчина, что в школе было редкостью. Его звали Евгений Дмитриевич Горегляд. Молодой, но уже тяжелый, грузный, мучимый доедавшей его почечнокаменной болезнью, он начал частным образом преподавать Вере метод тригонометрических сумм Виноградова. Занимались они по утрам – приходили в школу к восьми. Денег с Веры учитель не брал, прекрасно понимая, что Лидия Алексеевна не заплатит.
– Мне деньги не нужны, –
