и наказанных и содержались по казарменному типу. Одиночное заключение было исключением, диктовавшимся практической необходимостью изолировать лиц, которые своим поведением могли бы иметь опасность для других либо особо важных арестантов[216]. В тюрьмах царили нужда, голод и болезни. Сидельцы не распределялись ни по возрасту, ни по роду преступлений, ни даже по полу. Здесь же заметим и то обстоятельство, что тюрьмы строились по типу первоначальных острогов при освоении новых земель, когда вышеописанные строения предназначались для оборонительной функции[217].
Практика же показывала, что «сидельцы» нередко голодали и даже помирали «с тюремной нужи», «с духу и цинги», «от голода и тесноты». Арестанты вынуждены были сами заботиться о своем пропитании; их либо кормили родственники, либо они просили подаяние, для чего их партиями водили по городу, а собранное делилось на всех поровну[218]. О тяжелом положении «сидельцев» свидетельствует ряд документов. Так, в одной челобитной говорится: «Пожалуй меня сироту своего, вели из-за решетки свободить, чтоб сидя мне сироте твоему за решеткою голодною смертью не умереть»[219]. В тюрьмы проникали вино, карты, зернь; караульные женской тюрьмы «блудно воровали» с заключенными; один сибирский воевода, выезжая на охоту, часто брал с собой тюремных сидельцев – для потехи. Эти и другие злоупотребления излагались во многих документах, в том числе официальных: Грамоте кунгурскому воеводе 1680 г., Грамоте новгородскому Митрополиту 1682 г., Грамоте енисейскому таможенному голове 1665 г. и др.
Во многом предоставленные самим себе заключенные начинают активнее развивать начала некоего «внутреннего самоуправления». Внутри тюрем образовывалось нечто вроде общин, вырабатывавших свой образ жизни. По всей видимости, именно с этого периода берет начало формирование субкультуры осужденных, находящихся в местах лишения свободы, которая сегодня выражается в наличии в исправительных учреждениях так называемых «паханов», «смотрящих», «общака» и т. д. Во всяком случае сборы с вновь прибывших («влазное») приобрели такой размах, что правительство вынуждено было обратить на это внимание и запретить их – «чтобы бедным людям тяготства и мучительства не было»[220].
Можно констатировать, что к началу XVIII в. как институт, так и само слово «тюрьма» прочно вошли в жизнь российского общества. Заключение находит свое дальнейшее организационное и правовое развитие, а сфера его применения постепенно расширяется. Вместе с тем уголовно-исполнительный аппарат лишь начинал формироваться. Это обстоятельство обусловило целый ряд специфических черт российской пенитенциарной политики в XVIII в.
Прежде всего, к рассматриваемому периоду лишение свободы еще не приобрело решающей роли в карательной политике государства, по-прежнему предпочитавшего смертную казнь и телесные наказания. Далее, в вопросах назначения и исполнения наказания, связанного с лишением свободы,
Российское законодательство Х-ХХ веков. М., 1985. Т. З. С. 431.
