Со мной только немые пойдут.
– Всё сделаем, князь-батюшка.
Ждали правда, долго… Наконец, быстрым шагом подошли два иерея, и один из них был долгожданный отец Савватий. Иерей стоял в простом одеянии, и для тепла одел простой войлочный плащ. Священник был незаметным, сухоньким, Одежда простая, лишь богатый серебряный наперсный крест выдавал его высокое положение. Никакой тебе осанистости или властности в нём никто не мог заметить. Но если человек смотрел повнимательнее, то сразу видел ярые светло-голубые глаза и тонкие, сильные, губы старца, всё то, что говорило о неукротимой воле священника.
– Отец Савватий, – и боярин поцеловал сузую руку попа.
– Пойдём, торопится надо, – сразу перешёл к делу иерей, и быстро благословил Ромодановского.
По знаку боярина немые споро сгружали кладь с возов. И даже тело умершего царя, умело завёрнутое, больше напоминало обычный большой куль. Также и каменный гроб был укрыт в неприметном ящике. Ещё один немой приготовил два масляных фонаря, и зажёг их. Все были готовы.
Савватий провёл боярина к уже отпертой двери, и посветил факелом.
– По подземному ходу пойдём. Не нужны нам здесь чужие глаза.
Ромодановский кивнул, соглашаясь. Нельзя было идти прямо к притвору Архангельского собора. Всегда немало людей рядом. И точно, иерей был куда как умён, точно о нём говорил Фёдор Юрьевич…
И про подземные ходы под Кремлем слыхал. Говорили, что изрыто всё, словно муравьиными ходами под землёй. И под Большим Дворцом каменная галерея, и под всеми башнями, и есть выходы к Москве-реке.
Тело снесли вниз легко, с гробом пришлось помучится, и вытащить из ящика. Невозможно было развернуться на узковатой лестнице башни. Но вот, очутились в галерее, сложенной ещё из белого камня. Михаил глянул на низкие, давящие своды, потемневшие от времени. Воздух злесь был тяжёлый, влажный, словно сгущенный, и дышалось плохо. Масляные фонари лишь чуть разгоняли мрак, но темнота словно сгущалась по углам, не убегала от света, а только отступала до времени, что бы опять взять своё. Языки этой черноты будто тянулись к незваным гостям, то ли пугая, то ли, наоборт заманивая в свои владения. Ромодановский владел итальянским, и припомнил сейчас вирши великого Данте Алигьери в его «Божественной комедии» . Стало казаться, что он попал в сам Ад, или по крайней мере, в его преддверие.
Каждый шаг отдавался в его голове, да ещё и боярин прислушивался, побаивался подвоха. Что-то зашуршало, и Ромодановский уже схватился за пистоль, и взвёл курок колесцового замка.
– Это просто мыши, сыне, – сразу успокоил его отец Савватий.
Правда, иерей не мог видеть в темноте, иначе заметил бы согбенную фигуру человека, наблюдавшего за ними из бокового прохода.
Ну а немые несли печальную кладь дальше, уже было совсем недалеко.
***
– Посвети-ка, боярин… – совсем глухо произнёс отец Савватий, доставая внушительную связку ключей со своего
