выбежала? Смирнов так хорошо о тебе пишет!
– Неужели, Рита, слово «немка» будет всю жизнь преследовать меня, как клеймо?
Рита не понимала причину вопроса.
– Зачем он прилюдно зачитал? Зачем?
– Конечно, я тоже не понимаю. Не нужно было. Но ты-то чего стыдишься? Другая бы гордилась, что её любят, а ты недовольна!
– Нехорошо издеваться над чувствами друга. И никто не сделал замечания?
– Нет!
– Значит, в классе нет ни одного порядочного! Хотел меня опозорить, и не понимает, что опозорил себя и чувства друга.
Галушко стал всё реже и реже появляться в Родино. Ходили слухи, что в институте он с кем-то дружит. Я посещала школьные вечера, иногда – кино, но никто не волновал, никто не интересовал. Я страдала… Сердце моё угасало, и в таком состоянии пребывало довольно долго.
Домой уезжала я редко. Мне привозили продукты и скупые известия, что папа Лео по-прежнему работает комбайнером, что матери тяжело одной с детьми.
Комендант
Пятого марта 1954 года Эрика Георгиевна вновь задержала меня на выходе из класса:
– Из комендатуры звонили, прийти просили.
– Просили?..
– Да, так и сказали: «Передайте Шнайдер, что мы очень просим её прийти.»
– Опять надумали поиздеваться? Год не нужна была, а теперь вдруг понадобилась?
– Они были так дружелюбны! Не бойся. Сходи. По тону чувствуется, что всё будет хорошо.
– Не-е хо-очется, Эрика Георгиевна. Понимаете?
– Понимать я понимаю, но, думаю, в этот раз всё будет хорошо. Такое у меня предчувствие. Да и обещала я им… убедить тебя.
– Схожу, но только ради вас!
– Спасибо. Потом расскажешь, как прошла встреча.
Без ярости, с какой влетела в комендатуру я год назад, открываю дверь.
– Разрешите?
Комендант приподнялся навстречу:
– Да-да, проходите, пожалуйста.
– Я Шнайдер Тоня.
– Как же, как же, помню! Не забыл. Помню нашу первую встречу. Очень хорошо помню!
Ошалев от тона, я остановилась в дверях. Лицо – то же, но человек совсем другой – милейший, добрейший!
– Что вы встали? Проходите!
Я прошла и – застыла:
– Моё письмо? Как оно сюда попало?!
– Ах, куда же я вас посажу? – как бы извиняясь, пропустил он мимо ушей вопрос.
Оглянулась: в углу всё тот же венский стул – на трёх ножках.
– Не будете любезны присесть? Ничего другого нет, – развёл он руками.
– Вы издеваетесь?
– Нисколько, он не упадёт – стена держит, попробуйте! – и, возвращаясь на место. – Садитесь, пожалуйста!
Заискивающий, совершенно другой тон… предложение испытать стул со сломанной ножкой уже не обижало.
– Ну, хорошо. Меня он выдержит. Так почему моё письмо у вас на столе? Я не вам – в Кремль писала!
