понимаю. Но это неважно. Не переживай.
Я не могу выступать на гастролях, повторяет она.
Тебе и не нужно будет выступать. Клаудио все поймет.
Нет, говорит Эльфи, он будет очень расстроен.
Лишь потому, что ты не… потому что ты здесь… Потому что он будет тревожиться за тебя. Он хочет, чтобы тебе стало лучше. Он все понимает. В первую голову – друг, во вторую – импресарио. Он так всегда говорит, да? Он уже справлялся с твоими бурями, Эльфи. И справится снова.
Морис рассердится, говорит Эльфи. Всякий бы рассердился. Он годами планировал эти гастроли.
Кто такой Морис?
И Андрес. Ты же помнишь Андреса? Ты с ним встречалась в Стокгольме… на моем выступлении.
Да, помню. И что?
Я не могу не выступать, Йоланди, вновь повторяет Эльфи. Он прилетит аж из самого Иерусалима.
Кто?
Исаак. И еще несколько человек.
Я говорю: Ну и что? Они все поймут, а если вдруг не поймут, это неважно. Ты ни в чем не виновата. Помнишь, что говорила мама? «Избавляйся от чувства вины». Помнишь?
Она спрашивает, что за жуткие звуки доносятся из коридора. Я говорю, что, наверное, кто-то уронил жестяную посуду на бетонный пол. Точно ли это посуда, а не лязг цепей, спрашивает она. Я отвечаю, что точно посуда, и она начинает меня убеждать, что такое бывает, она сама видела пациентов, закованных в цепи, и что ей очень страшно, ей представляется Бедлам и становится страшно, и ей не хочется никого подводить. Она просит прощения, и я говорю, что никто ни в чем не виноват, мы просто хотим, чтобы у нее все было хорошо, чтобы она жила. Она спрашивает о моих детях, об Уилле и Норе. Я говорю, что у них все в порядке, и она закрывает лицо руками. Я говорю, что мы можем смеяться над жизнью вдвоем. Жизнь – совершенно нелепая штука, скажи! Да, так и есть! Но нам вовсе не обязательно умирать. Мы будем сражаться плечом к плечу, как два стойких оловянных солдатика. Как сросшиеся сиамские близнецы. Все время вместе, даже когда мы находимся в разных городах. Я отчаянно подбираю слова.
В палату входит больничный капеллан и спрашивает у Эльфи: Вы Эльфрида фон Ризен? Эльфи говорит: Нет. Капеллан удивленно глядит на нее и говорит, обращаясь ко мне, что он мог бы поклясться, что Эльфи – это Эльфрида фон Ризен, пианистка.
Нет, говорю я ему. Вы ошиблись. Капеллан извиняется и уходит.
Вот кто так делает? – говорю я в сердцах.
Что именно? – уточняет Эльфи.
Врывается к людям в палату, спрашивает у них, кто они такие. Вроде бы капеллану положено быть потактичнее?
Я не знаю, говорит Эльфи. Наверное, это нормально.
Я возражаю: Совсем ненормально. Совершенно непрофессионально.
Почему ты считаешь, что непрофессионализм – это что-то плохое? Ты всегда возмущаешься: Это непрофессионально! Как будто существует некое определение профессионализма, которое также считается непреложным моральным императивом. Я уже даже не знаю, что такое профессионализм.
Ты знаешь, о чем я сейчас говорю.
