align="center">VII
Жизнь на вилле тети претерпела изменения, да и как иначе? Мы следовали привычной рутине, а тетя, словно призрак, бродила из комнаты в комнату.
Однажды она крепко прижала меня к себе и прошептала:
– У меня нет детей. Моя дочь мне не дочь. Луций, теперь ты мой единственный сын.
Но больше она никогда этого не повторяла. Мы с Парисом вернулись к нашим занятиям, какие-то были правильными, но большинство – интересными.
Стоит ли говорить, что приглашений из императорского дворца не присылали, и я понимал, что никогда не увижу гонок на колесницах и больше никогда не услышу божественных звуков кифары. Ничего не будет, кроме этой спокойной, однообразной сельской жизни. Солнце будет подниматься и опускаться над полями и лесами, времена года будут перетекать друг в друга, но земля под его лучами не изменится и навсегда останется прежней.
За мной приглядывали гораздо меньше, чем до того «случая» (так мы это называли, чтобы укротить воспоминания и жить дальше). Я мог не только играть со своими колесницами, но и рисовать довольно грубые картинки и лепить из глины кособокие горшочки. Я даже сумел уговорить Париса добыть мне маленькую флейту, чтобы научиться играть простенькие мелодии.
Тишина виллы то усыпляла, то напоминала землю зимой, которая вынашивает то, что вырвется весной наружу. Все это однообразие, покой и рутина служили хорошей почвой для семян, которые проросли и зацвели пышным цветом в моей будущей жизни. Но для этого требовалось время. Спешка вредит творчеству, у творчества должны быть крепкие корни.
Я лежал на полу и рисовал сорванный в саду цветок, который уже начал увядать. Это продлилось недолго – вскоре в коридоре послышались шаги, но я не придал этому значения. Потом я услышал тихие голоса, но тоже не обратил на них внимания, подумав, что какой-нибудь торговец доставил на виллу свой товар.
– Так вот как вы тут с ним обращаетесь! – воскликнул вдруг кто-то на пороге моей комнаты.
Я поднял голову и увидел незнакомую женщину, которая не сводила с меня глаз.
Если скажу, что она занимала весь дверной проем, будет ли это чем-то вроде послезнания? Она не была толстой или даже крупной, но при этом казалась очень внушительной. Я тогда сразу вспомнил об амазонках, про которых мне рассказывал Парис, и подумал: «Вот, значит, какими они были?»
Волосы женщины были забраны назад, только локоны спускались с висков. Нос был прямой, губы изогнутые, но не крупные. Глаза широко поставлены, взгляд пристальный. Женщина смотрела на меня, а я думал, что она очень похожа на Афину.
– Я хорошо о нем забочусь, – сказала тетя Лепида. – Для меня он как родной сын.
– О, значит, ты бы поселила родного сына в комнатушку с жесткой кроватью, одела в тряпье и приставила к нему бездарных учителей? Актера и парикмахера? Как ты можешь так обращаться с внуком Германика и праправнуком божественного Августа?
Моя одежда
