А потом флейта умолкла, и ее сменила музыка, такая чистая и прекрасная, какую мог исполнить только сам Аполлон. Музыка, которая лилась и переливалась, словно жидкое золото.
Я лежал тихо, как будто любое мое движение могло спугнуть волшебство, и не знал, происходит это наяву или только мне снится. Но я точно не спал и вскоре понял, что должен приблизиться к источнику музыки и слушать его напрямую, а не сквозь стены.
Крадясь через комнаты на звук, я наконец дошел до той, откуда доносилась чудесная мелодия. Долго стоял снаружи с закрытыми глазами и упивался божественным звучанием. Мне не хотелось заглядывать в ту комнату – я боялся увидеть исполнителя. Парис рассказывал множество историй о волшебной музыке, которая, соблазняя людей, приводила их к погибели. В них музыкант всегда оказывался демоном или богом в обличье какого-нибудь персонажа. Но я все же не устоял и заглянул в комнату.
Там возле окна стоял стройный юноша. Он играл на довольно большом инструменте: левой рукой поддерживал его снизу и пощипывал струны, а правой с помощью плектра[3] ударял по струнам с внешней стороны. Сам инструмент представлял собой разомкнутый круг с завитками на окончаниях. Звуки, рождаемые пальцами, были мягкими, а те, которые юноша извлекал с помощью плектра, – чистыми и резкими. Вместе они создавали сложную, подобную водопаду мелодию. Вдруг музыкант понял, что кто-то вошел в комнату, и резко повернулся в мою сторону.
– Я… прости. Я просто хотел послушать вблизи…
У меня задрожали колени, но не от страха, а оттого, что божественная музыка вдруг умолкла.
– Я всего лишь упражняюсь, – сказал юноша. – Кифара – строгая госпожа, она не так просто делится музыкой, и не с каждым. Она заставляет себя упрашивать.
Я понимал, что такой инструмент под силу только взрослому (для ребенка он был слишком большим и тяжелым), но в тот момент решил для себя, что, как только вырасту, обязательно научусь на нем играть.
– Ты кто? – спросил юноша.
Я понял его озадаченность, ведь я был слишком большим, чтобы сойти за сына Мессалины, и при этом слишком прямолинейным для раба.
– Луций Домиций Агенобарб, – ответил я.
– Понятно, внучатый племянник императора, – сказал юноша. – Мы все про тебя знаем.
– Знаете? Что знаете?
Мне стало интересно, как получилось, что этот музыкант что-то обо мне знает.
– Ну, по правде говоря, мы знаем о твоем происхождении, а больше ничего. Например, мы не знаем, что ты любишь больше – кефаль или мясо ягненка. Или умеешь ли ты плавать.
– Мне больше нравится кефаль, – уверенно заявил я.
Но про плавание не ответил… Меня даже передернуло, когда он об этом упомянул.
Юноша, взмахнув правой рукой, извлек из кифары еще один божественный звук, и мелодия умолкла. Я ждал, но он так и не продолжил.
– Спасибо тебе, – сказал я. – Возможно, когда я подрасту, ты дашь мне уроки
