Словно теплый ветер звучит.
И.Я. Вишняков и др. Рождество Христово. 1755. Из Троице-Петровского собора
Тася и Костя, погодки, мальчик и девочка, умерли в один день – на Богоявление. Они держались вместе, и были внешне похожи.
– Неразлучники, – называла их матушка. Но сама знала, что Тася, Таисия, нравом посуровей, хотя и помладше. Девочка ростом повыше и пошире брата в плечах. Зато добряк Костя был великий искусник в домашних делах. Мог проводку починить и потолок побелить. Не боялся. Но больше всего любил сад. И всегда жалел: почему у нас нет своей дачи?
– Откуда ты знаешь, что нет, – шутил отец Игнатий, – Может, где и есть.
Когда пришли с похорон, Батюшка так и сказал:
– Костю на дачу проводили.
Все пять смертей произошли неестественно скоро – года за четыре. Первой – Софочка, на четырнадцатом году. Последним – Коля, которому едва исполнилось семнадцать. Матушке Любе они иногда снились, но она забывала сны. Оставалось лишь светлое впечатление. Из того, что запомнилось: Костя с лопатой. В саду. Софочка, с Лешей на коленях сидит в старом шезлонге. А Коля с Тасей несут ведро воды, и так странно Коля говорит: «Крещенская!» В саду – чуть не август месяц. Блеск розовых яблочных бочков, одуряющий запах меда.
Вете спалось так хорошо, как спится только после исповеди. Ни облачка, ни комарика-кошмарика. Свежая глубокая темнота. Вот только под утро Вета увидела отца Игнатия. Он стоял в пустом храме перед солеей и пел: да исправится молитва моя. Обычное постовое песнопение.
В храме отовсюду свисали гирлянды живых цветов. Цветы словно бы росли в храме. Они тянулись изо всех углов, разные: кусты роз, всяких видов. Чайная, китайская, болгарская, французская. Маки доверчиво кивали легкими головками. Декоративные, в ажурной листве с широкими лепестками. Лиловые, с длинными стеблями. Белые, выглядывающие из глубокой темной зелени. Алые, молитвенно пламенеющие. Белесые кусты ромашек чередовались с нежной синевой васильков и светлым пурпуром полевых гвоздик. Мальвы покачивали шелковыми соцветиями, передавая весточку гладиолусам всех оттенков. Хмель и вьюны взбирались по кивотам, увлекая за собою солнечные головки золотого шара, дурманящие сочные лепестки высоких лилий, дружеские огоньки георгинов, разноцветные иголочки астр и живые облака хризантем. Словом, Вета увидела все цветы, какие только можно вообразить в нашей полосе, кроме тюльпанов. Но почему же тюльпанов нет? И тут же, во сне, вспомнила: отец Игнатий тюльпаны не любит. Как, впрочем, и она. Цветы без запаха, без особенной, свойственной такому чудесному Божьему творению, стыдливости, цветы без тайны. Но, может быть, она ошибается.
Отец Игнатий пел простым распевом, но протяжно, долго. Казалось, не дослушать до конца: не хватит терпения. Голос струился необыкновенно легким, звонким потоком. Положенные поклоны совершались, будто, сами собой. Не верилось, что кладет их старик.
Силуэт храма Христа
