и шёлковый, покрывл волосы. Так хорошо одетых барышень Афанасий только в Тобольске видывал. Так что на крестьянку эта девица ну никак обликом не походила.
– Меня Анастасия зовут, – затараторила бывшая пленница, – из заимки Тимофея Лукича, я дочь его.
– Дочь? Недалеко отсюда, – невпопад ответил Харатьев, а сам словно вату в ушах чувствовал, – Ну, может быть. Хорошо, что всё…
И взялся развязывать руки девушке. Пытался ножом работать, но чуть не уколол её, и опять стал тянуть пальцами, а затем и снял тугие верёвки. У него перехватило дыхание от натуги и пережитого, но совсем немного, и охотник присел. Его начала бить дрожь. Повернул голову, на поляну, где осталось тело товарища. Голова была сейчас совсем пустая, а тут еще с девицей объяснятся! И Алексея жалко было, не послушал он хорошего человека! Путались мысли в голове старшого, и он в изнеможении схватился за виски.
– А где Тивда? – озабоченно спросила девица, потирая свои затёкшие руки и ноги, – где он? Я его же здесь видела, – и посмотрела в глаза Харатьева.
– Не было с нами такого. Пошли. Собираться будем. Пора уходить отсюда.
ГЛАВА 12 Нежданно Воскресший
Они прошли совсем немного, и вдруг по ушам резанул страшный крик. Громко завыла собака. Афанасий даже обмер, услышав такое. А Настасья подбежала к убитому Алексею, где так кричал и рыдал Ерёма. Парнишка просто бился на груди мёртвого, так, словно тот мог очнуться и встать. Подбежал и Дружок, несколько раз лизнул побелевшее лицо убитого, ткнулся пару раз носом в плечо, и улёгся рядом.
Харатьев и не знал куда себя деть, ноги сами понесли его в палатку чужих. Там он начал вытаскивать мешки и другую поклажу, бросая их рядом с еле горевшим костром. Нехитрая работа немного отвлекла, и он смог чуть-чуть успокоится.
Семён тяжко вздохнул, закинул за спину своё ружьё и винчестер шведа, и оглядел тела убитых каторжников.
– Точно каторжники, старшой… Вот, и следы от кандалов на запястьях, – громко сказал Семён, – но лизо их Алексей, прямо враз положил…
Опять повздыхал потяжелее, но всё одно пожалеть его было некому. Тогда уж он присел, и принялся выворачивать карманы каторжников. Дел-то было нехитрое, только что неприятное. И, хорошо, что крови немного вышло, каждый получил по уколу ножом в самое сердце.
– Как Лёха всё успел, непонятно, – пробормотал себе под нос Панкратов, – я, честно сказать, не заметил ничего.
Но ничего особого не нашлось. Так, три финских ножа да пара кастетов грубой работы. Деньги, кредитными билетами, на сто двадцать рублей, и в серебряной монете, ещё на двадцать рублей. Спорить и пререкаться с ним было некому. И то, мертвец, он всяко не скажет супротив ничего. Поглядел, затем стащил с тел и сапоги, не пропадать же добру. Сложил в кучу. Ну а затем, Панкратов за руки поволок в дальние в кусты убитых, сразу всех троих.
А тут и словно
