Канифа возвращался.
И возвращался один.
Когда Думаи вошла в верхние палаты, Унора уже не спала.
– Думаи, я бы хотела сегодня помыться. – Она попробовала перенести вес на поврежденную лодыжку, поморщилась. – Вернулись они?
Если сказать, она разволнуется.
– Пока нет. – Думаи обняла мать за пояс. – Обопрись на меня, мама.
Они выбрались наружу. У горячего источника Унора остановилась, морщины на лбу стали глубже. Думаи помогла ей раздеться и шагнуть в прудик.
– Спасибо, – забормотала Унора. – Прости, я… не в себе. Голова распухла от мыслей.
– Облака, бывает, тоже распухают. А потом проливаются дождем. – Думаи поцеловала ее в макушку. – Крикни, когда захочешь выйти.
Пока Унора грелась, Думаи вернулась на помост, съежилась под ветром. Фигурка внизу скрылась из виду – Канифа поднимался по лестнице к первой вершине.
Тишину разорвал пронзительный крик – Думаи развернулась на голос. От ключа поднимался пар – слишком сильный, как от выкипающего горшка.
Вода бурлила и плевалась. Пока Думаи добежала, Унора уже выползла из пруда – мокрая, ошпаренная, она мучительно стонала. Думаи оттащила ее подальше от горячего ключа и обжигающего лицо пара.
– Матушка, – ахнула она, сорвала с себя плащ, завернула Унору. – Тише, тише, я с тобой.
Унора дрожала от боли. Думаи рассмотрела, как обожжена ее кожа – ниже пояса совсем багровая.
– Он… однажды кипел, – тяжело дыша, проговорила Унора. – Сотни лет назад. С тех пор никогда.
Обе уставились на пузырящуюся воду.
– Надо остудить ожоги. – Теперь Думаи обращалась не столько к задыхающейся матери, сколько к самой себе. – В ледяной пруд. Скорей.
Унора повиновалась, задвигала ошпаренными ногами, понимая, что медлить нельзя. Пока они ковыляли по снегу, у Думаи из мельтешения мыслей в голове выделилась одна: с тех пор как госпожа Никея взошла на гору, все идет не так.
Она помогла матери сесть на берегу ледяного пруда.
– Слишком холодный, – выдавила Унора. – Надо немножко подогреть.
Думаи бросилась за горшком и огнивом. Выкопав у воды ямку для костра, она подожгла растопку. Руки даже в страхе твердо помнили свое дело. Когда костерок затрещал, она наполнила горшок водой из пруда и, подогрев так, чтобы можно было терпеть, отнесла к Уноре.
– Не шевелись, – попросила она.
Когда она плеснула водой на воспаленную кожу, Унора сжалась, на шее вздулись жилы.
– Думаи?
Она резко повернула голову. В снегу стоял Канифа, таращил глаза на обеих: на обомлевшую, потрясенную Унору и поливающую ее из горшка Думаи. Щеки у него разрумянились на подъеме, к ним прилипли растрепавшиеся волосинки. Думаи не помнила, чтобы кто другой так быстро одолевал ступени.
Должно быть, бегом бежал.
– Что случилось? – Он опустился на колени. –
