Ладожский или куда-то ещё. Денег и жетонов тоже не было. Я двинул дворами, может быть, мне удастся просочиться в подъезд с открытым чердаком? Маршрут я построил через благотворительный магазин, в котором почти всегда требовались волонтёры, а за это волонтёрам предлагались сладости и очень вкусный чай. В тот раз я узнал, почему этот чай так вкусен и кто его туда носит. Магазин в то утро страшно затопило, волонтёров не было, начальница была в отпуске, продавщица Настя осталась одна, и мой приход её очень и очень обрадовал. Она работала чайным мастером, а здесь только подрабатывала. День состоял из выкрадывания воды из подвальчика. Я брал тряпку, набирал в неё сколько можно воды и выжимал её за окно, ведущее из подвала на двор. То же, только с другой стороны помещения делала и Настя. Ночевать я остался там же. Мы долго разговаривали за чаем. Это были короткие часы покоя. Скоро мы погасили свет, оставили свечи, которые тянули шаткое пламя к выгнутому потолочному небу. Спали на куче поваленных на поддоны пальто. Моя рука случайно коснулась её руки. Я знал, что она лежит с открытыми глазами, смотрит голубыми глазами в этот изогнутый потолок, на котором беспокойно живут свечные тени. Сокрушительная сила повлекла сжать нежно её ладонь: она не отстранилась. Я понял, что с этой минуты я влюблён в эту чайную Настю, понял, что буду теперь сладко тяготиться своим чувством. Я закрыл глаза и увидел плывущие квадраты, звёзды и серпы. Все фигуры ломались, собирались в новые, более сложные, вертелись верблюды, встало окно с крестовиной перегородок, стали проступать комнаты, а в комнатах зашевелились люди, сидели за столом, указывали друг на друга и советовали что-то насчёт денег, а я всё хотел услышать, что же там насчёт денег, но мешало то, что кто-то тут же носил доски, сундуки, в которых почему-то пела какая-то рухлядь. Я понимал, что это сон и что в моей руке теперь Настина рука, и это важнее всего на свете. Заныл будильник, который означал, что нужно выливать воду из ведра, которое успело наполниться. Настя спала. Свечка осталась только одна. Рядом лежала незажжённая спичка, которую Настя при разговоре купала в парафине и теперь красивая синяя капля обнимает серу. Я взял эту спичку себе на память и положил туда, где лежат у меня швейные принадлежности, два моточка ниток, белых и чёрных, и две иглы. Хранилось у меня это всё в спичечном коробке с надписью “Берегите лес от пожара!”. Ещё раз я просыпался выливать ведро, а потом решил уйти. Насте я оставил записку, которую я сейчас не хотел бы прочесть. Там было стихотворение и, кажется, благодарность, за подаренную карточку “Подорожник”, где были поездки. Тогда-то я и поехал на Удельную, где сидел у чёрного гроба, и положил себе не вставать от него до тех пор, пока не убью в себе эту влюблённость. Сначала я отнимал от ста по семь. Если я смогу дойти до числа меньше семи, ни разу не вспомнив её, то дело считается совершенным. Если с сотней так не получилось, то к сотне прибавлялось число сто один, и уж из результата этой суммы нужно было вычитать по семь, ни разу не вспомнив огромных её