автокаде противобродяжничьи скамеи с подлокотниками через каждый метр: на такую скамею не лечь. Запузырились камеры на фонарях, нефтяными зрачками они всасывают все впечатления без разбору, передают на охранное многоэкранье, где дальнозоркий предпенсионер через заляпанные курьим жирком стёкла наблюдает мои чёрно-белые неуюты на злой скамее. Парк строг. Серые кости деревьев пропускают сквозь сети свои игручий, но не добрый ветер.
В тот раз я выбрался из Петербурга. Воронка обвалила край, и я вскарабкался. “Ну, помыкайся ещё, недолго тебе осталось мыкаться”, – её слова всыпали мне под самый подбородок огненной трухи. Да и да! Мыкаться! Это было то самое, то точное слово, тот ключ к замку от оголодавшего зоопарка зла. Я пинал предметы, рвал на себе одежды, трясся, бился до жара в теле, а когда всё прошло, я поставил в вину самые её слова. Как могла она предлагать мне найти работу, как могла она мне предложить унижаться! Работать там, где не будут знать, что рядом с ними настоящий гений. И она, как это ни странно, чувствовала нужную, выгодную мне вину. До тех пор, конечно, как не оставила меня в Петербурге, а сама не уехала в Москву. Но тогда как-то само собой подразумевалось, что будто она должна мне давать синие тысячи, будто в этом вручении и есть признание моего таланта. Она давала мне тысячу возле мечети на Горьковской – это была последняя тысяча.
Невольно мысли скатываются к парадоксу любимого подлеца. Знакомство с этим парадоксом происходит обычно в школьные годы, когда вопросительный знак полового знания только начинает разгибать свою белую шею. Негодяй, хулиган, матершинник, задира – безнаказанность научила его особенной походке, походке небитого. Завучи волокут его к директору, но и там ему всё прощают “в последний раз”. После несостоявшихся наказаний ведёт он очень смешную речь, под хохот, что важно, среди прочего под девичий (да-да, в полноводной реке хохота протекает и ручеёк смеха самого высшего сорта – смех красивой девушки). Хохочут и те, кого этот хулиган обижал, нередко смеются и над описаниями собственных унижений под натиском особого запаха силы. Хулиган – злой именователь! Липкие прозвища, какие он ловко, как лассо, накидывает издали, нельзя даже с усилием стащить с себя. Был Алексей, увлекался автомобилями, рисовал их чернильные облики в тетради, стал – Лёха Бампер. Была девочка Настя, проколола себе пупок и нос, повесила украшения на места проколов, стала – Наська Ноздря. Был даже человек иной, выбрал сам себе грозное прозвище Дракула. Писал его повсюду, утверждал латиницей на стенах, на бетонных заборах завода, на белых туловищах дощатых скамеек вместе с номером ICQ. Славен был Дракула тем, что имел колоссальную коллекцию изображений голых девиц, с удовольствием выменивал диски CD-R и CD-RW (у кого были) на другие ресурсы. Пользовался авторитетом: к нему прислушивались. Дракула был тем, кто экспертно сообщал, какая девушка красива, а какая нет. Его социальный счёт рос до тех пор, пока не оборвался насмерть. Хулиган всего-то на одной, но важной
