style="font-size:15px;"> – А по математике что было?
– Оч-хор.
– Не вздумай сказать, что пехота, ляжешь в первом же бою, мы сейчас не люди, мы пушечное мясо.
Пауза…
И – он не успел ни услышать того, что выкрикнул офицер у стола, ни сообразить, что произошло – оказался вытолкнут из шеренги. Потом стало ясно – навстречу спасительной судьбе.
Так он попал в артиллерию. И тут же – на краткосрочные командирские курсы. Армия остро нуждалась в грамотном младшем офицерском составе.
И всю жизнь он считал того невзрачного, но мудрого солдата, своим первым ангелом хранителем на фронте, выбравшим ему дорогу к победе.
Долгие годы войны – у каждого они свои. И о каждом участнике военных действий – всех битв, всех сражений – можно писать отдельно.
Ведь жизнь сама по себе длинная повесть, или захватывающий роман, или торжественная ода, или короткий, как выстрел, стих.
Он шагал по этим дорогам, где один день был похож на другой… Шагал не раздумывая, четко исполняя приказы.
Иногда даже бывало весело, например, когда к другу из далёкого далека приехала девушка, и они сыграли фронтовую свадьбу.
Иногда бывало очень, непередаваемо страшно, когда, например, его батарея выполняла приказ создать отвлекающий от основного наступления манёвр, и их оставили наедине с превосходящим противником, без связи, без боеприпасов, с надеждой только на себя, на свои силы, на свою волю, смекалку и жажду жить.
Выжили.
Вывела их кривая… Не подвела и на этот раз.
Эпизодов хватит не на одного героя.
Опыт рос в геометрической прогрессии.
Но, когда ты в самой гуще событий, в самом пекле битв, тебе не до аналитики и размышлений – ты ежедневно и постоянно призван решать конкретные задачи: победить и выжить.
Нет, он не лежал раненый на поле боя, как Болконский, и уж, конечно, не размышлял о боге, о смерти, о любви.
Раненный, он продолжал командовать батареей, потому что полностью отдавал себе отчет: от действий его и его бойцов зависел исход сегодняшней битвы.
Ему никто этого не говорил…
Ему никто не отдавал такого приказа…
Но докуривая, накануне боя, уже в совершенно сгустившейся тьме ночи, свою папироску, пряча её огонёк в кулаке – может, последнюю папироску в своей непрожитой жизни – глядя в глаза таких же юных ребят – он очень хотел жить.
Просто жить свою обычную, не богатую, обыкновенную и такую бесценную жизнь.
Было ли ему страшно?…
Конечно. Ведь он так же, как тысячи других ребят, забывшихся тревожным чутким сном, знал: завтрашний рассвет может принести смерть.
Край неба только-только начал сереть. Над рекой клубами стал подниматься такой же серый, как небесный свод, морозный туман. Где-то раздавались одиночные выстрелы. В основном же стояла густая, грозная тишина.
Он шепотом отдал
