нам надо завтра одеть Ярослава во что-то.
– Он имя, что ли, своё вспомнил? – баба Шура забирает у меня заснувшую Булочку.
– Я его так назвала.
– В честь Зайцеслава своего? Выкинь ты его уже из головы. – Бабушка знает, как зовут отца Булочки, но, к счастью, не знает подробностей наших с ним отношений. И без того терпеть его не может.
– Нужно на антресолях посмотреть. Я мамины вещи туда убирала.
– Думаешь ему понравится её голубое кимоно с розовыми цветами? – Баба Шура относит Булочку и возвращается.
– Там остались какие-то вещи её Будды.
Бабушка кладёт мне на тарелку остывшую картофелину и куриную ножку.
– Поешь давай. А я пока порты жениха нашего заполощу, и в антресолю слажу.
– Брюки его с курткой в стиралку положи. Капсулу с гелем кинь и вторую кнопку справа нажми. А на антресоли я сама лучше. Упадёшь ещё.
– Это я-то упаду? – баба Шура встаёт руки в боки. – Да я на Успение яблоки обтрясаю, лучше, чем макаки кокосы с пальм. Прислоню лестницу и вперёд.
– А то ты макак много видела в жизни.
– Раньше передача была, «В мире животных». Её такой мужчина вёл. Дроздов Коля. Можно было не смотреть. Просто голос слушать. Он как скажет что-то типа: «Посмотрите на жабу! Ну какие потрясающие глаза». У меня мурашки по коже.
– А дед чего? Красивых слов не говорил?
– Тю! С деревенских мужиков какая ласка. Не, жабой назвать мог, но дело же в этой… Как её?
– В интонации?
– Точно, – бабушка наливает в стакан морса. – Твоё здоровье, Кирочка. Смотри прынц какой у ног твоих спит.
– Да ладно, принц, – смущаюсь я, но мне приятна тяжесть тела Ярослава. Такое тепло от него идёт.
– Ты на руки, на руки его посмотри, – кивает бабушка, допивая морс. – Крепкие, загорелые, тугими венами увитые. – Достаёт очки из кармана, надевает и наклоняется к нам ближе. – Ногти чистые, не обгрызенные и без заусенцев. Говорю тебе – прынц. Вот только вопрос: кто и за что его так ухайдокал?
– Завтра разберёмся, – перещёлкиваю пультом каналы. – О, «Золушка»[1] идёт! Закинь стирку, и давай поглядим.
– Стыдоба, – поворачивается бабушка к телевизору.
– Куда деться умной женщине, – машет длинными ногами Милявская и призывно смотрит в экран. – Здесь меня уже никто не понимает. Остаются незамеченными добродетели мои и начинания.
– А песня хорошая, – кивает бабуля, лихо вскидывая коленца. – Скачай мне её потом.
– Всесторонне одарённая, до конца не оценённая, – завывает Милявская.
Я зажигаю бенгальский огонь и протягиваю бабе Шуре:
– Фея-крёстная ты моя!
На экране бузит певица:
– Если бы не обстоятельства, я могла бы поднимать полки в атаку, —
Внизу титрами идёт текст, и баба Шура подпевает:
– Если бы не обстоятельства,
