бесплодной, еще до того, как накренилась стена, до того, как Лоу-Пэб обрел независимость, в те времена, когда их отец ходил по улицам, здоровался с одними за руку и хлопал других по спине, когда он наедине оплакивал свои редеющие волосы, до того, как нужда и страдания его народа вынудили его отправиться в Ничейную землю вместе с остальными, кто ушел и никогда больше не вернулся.
В свете лампы, блестя глазами, сидел юный Коннер. Он представлял, как слушает вместе со старшим братом рассказы Вик об отце, когда тот был моложе, о великом песчаном дайвере, который отказывался от баллонов с воздухом из-за вызываемой ими болезни, который мог погрузиться на десять минут зараз и принести с невероятных глубин всевозможные чудеса, который спас водяной насос в Лоу-Пэбе и обнаружил холмы, ставшие западными садами. Об отце, когда тот был молод, безрассуден и отважен.
Но Коннер помнил другого человека. В последних его воспоминаниях об отце тот был седым и побитым жизнью, будто долго проведший на ветру и солнце кусок дерева. Он помнил, как отец в ту ночь в палатке поцеловал каждого из них в лоб, прошептав, что любит их и желает им счастья. Он помнил тот ужасный год, когда им пришлось покинуть большую стену и отправиться в долгое путешествие на запад вместе с ветром, через лучшие, а потом худшие части Спрингстона и дальше, в Шентитаун. Он помнил, как думал, что им никогда больше не придется воспользоваться семейной палаткой.
И все же они ею пользовались – каждый год с тех пор, как уменьшилась их семья и остались не исполненными обещания. В первый год без отца их сопровождала мать, чтобы помочь им поставить палатку, и год этот стал последним, когда она была с ними. В ту ночь она рассказывала им об отце, когда тот был мальчишкой, самые старые истории о нем, которые они когда-либо слышали, о том, как он постоянно попадал в неприятности, пася коз, укрощая змей и зарываясь на сарферах в дюны мачтой вперед.
В тот год Коннер проснулся рано, еще до того, как взошло солнце, и, обнаружив, что матери нет, подумал, что она оставила их так же, как до этого отец, но она сидела снаружи в свете звезд, раскачиваясь и рыдая, свесив ноги в Бычью рану, прижимая к груди маленького Роба и издавая жалобные стоны в ритме звучавших на востоке барабанов.
Коннер помнил все это, но сейчас его рассказ был иным.
– Вот что я помню об отце, – сказал он и начал нашептывать избранные воспоминания, только самые лучшие, поскольку предназначались они лишь его брату, и никому другому.
10. Сизиф
Издав пронзительный вопль, приглушенный потрепанным брезентом, чудовище наклонило длинную шею, погрузив стальной клюв глубоко в песок. Так повторялось раз за разом, будто обезумевший от жажды колибри пытался отыскать в иссохшем пустынном цветке каплю нектара.
Коннер наблюдал за этими движениями, пока ведра наполнялись песком. Ветер приподнял болтавшийся край защитной завесы, и за ней мелькнули очертания мощного водяного насоса. Усеянная ржавыми заклепками металлическая головка ритмично
