присутствовал, как и обещал, а его сын, с невестой, давно уже были в Петербурге.
Благодаря стараниям кухарки Авдотьи стол был прекрасно накрыт. Несмотря на праздничную суматоху, всё в доме было тихо: лишь дети порой кричали, заигрываясь в общей зале; Любочка, кривляясь, веселила брата; тот смеялся, и Люба сама заливалась детским звонким смехом. Это забавляло Настасью Дмитриевну и гостей; Григорий же смотрел на детей совершенно равнодушно. Среди приглашённых также был и его брат – Илья Тимофеевич. Вместе с ним приехали его жена, Ольга Андреевна, и их пятилетний сын Павлуша. Об Илье Тимофеевиче обычно все отзывались как о человеке доброй души; он обожал развлечения, но видел их отнюдь не в буффонстве, а в охоте с борзыми, езде верхом или семейных застольях.
Григорий и Илья сидели в кабинете. Вдруг дверь отворилась и к ним вбежал маленький Павлуша, неразборчиво крича и размахивая руками. Илья Тимофеевич посадил сына на колени и начал с ним играться точно так же, как Любочка игралась с Петенькой. Григорий с сожалением смотрел на дурачества брата, и ни для кого не заметная тоска отразилась в его глазах. Вслед за Павлушей вошла и Ольга Андреевна, подошла к мужу и сказала:
– Ну, что вы здесь пропадаете? Пошлите к нам. Илья, дети тебя заждались…
Детям, в особенности Любе и Пете, больше всего хотелось играться с дядей Ильёй, который и сам своей задорностью походил на ребёнка.
– Мы с Гришей уже идём, – ответил он и поцеловал жену в щёку. Посадив Павлушу себе на шею, крикнув: «Эй, брат Гришка, догоняй!», он помчался из комнаты с сыном на плечах. Григорий с насмешкой принял слова брата, но за секундной насмешкой последовало безразличное выражение. Ни брови, ни губы его не шевелились, и лишь глаза его о чём-то говорили; глаза, словно уставленные в пустоту.
Когда Григорий вошёл в общую залу, гости воодушевлённо разговаривали между собой. Апраксину не хотелось оставаться здесь. Он сделал жест Шмитцу, означающий, что он зовёт его в свой кабинет. Григорий не желал пребывать в одиночестве и хотел, чтобы рядом с ним был кто-то. Кто-то, но никак не его жена или дети. Но когда друзья вошли в кабинет, не переговорили друг с другом ни слова. Шмитц уселся в кресло и закурил. Это был немец, прекрасно изъяснявшийся по-русски; вообще немец он был кровный, однако всю жизнь проживший в России. Он был слегка полноват, имел тёмно-русые короткие волосы на голове и тонкие усы над такими же тонкими губами. Имел место в той же конторе, что и Апраксин, и был его помощником. Прежде служил в армии, имел несколько ранений и был даже раз контужен в руку, но подал в отставку. Человек он был добродушный и доверчивый. Таких людей, как Шмитц, очень легко обмануть, ввести в заблуждение или сильно ранить. Да, именно ранить, ведь сердце его было очень чувствительно и уже неоднократно переносило ранения. Самые глубокие шрамы доставляли ему дела любовные. Никогда он не знал в них удачи, и никогда не желал о них говорить.
– Какой странный ты человек, – обратился Шмитц к Апраксину, пребывавшему в глубокой задумчивости. При всей своей проницательности Шмитц никогда не понимал отчуждённости Апраксина от своих близких:
