Майкор, Пожву, Орёл и ещё дальше – Берёзовку и Гайны – тоже доставалось от прелестей жизни в виде гречки, сгущёнки, шоколада и прочих «разносолов». В магазинах на прилавках шаром покати, а в их доме всегда разнообразие и достаток, и девчонки всегда хорошо одеты – себе не купит, а им – отказа не было.
Влюбился Вениамин в профессию бесповоротно и окончательно, когда доставлял груз на метеостанцию близь маленького посёлка Тулпан. Это был его первый дальний рейс. До Соликамска худо-бедно дотряслись, а дальше началась трудная и местами едва проходимая дорога через Чердынь и Ныроб – такие маршруты на всю жизнь запоминаются. Они совсем немного не доехали до границы, подпирающей Коми-Пермяцкий округ. Зато как их приняли на станции! Как самых дорогих гостей! Тогда-то Вениамин и прочувствовал край, где родился и вырос, во всей его суровости и необъятности. Тогда-то он и испытал то, что не смог обозначить никакими другими словами, кроме слова благодать. Тайга, холмами расползающаяся в разные стороны, завораживала своими видами, намертво вписывая в память каждую деталь.
Стоял июль, в воздухе носилась мошкара, старающаяся сожрать тебя до основания. Несмело пестрели в высокой траве жёлтые цветы, названия которых Вениамин не знал, и, безымянные, они пленили его как-то по-особенному – так звёзды пленят, имён которых не знаешь. Но особенно впечатлила Веню старая заброшенная церковь*.
Октябрятско-пионерское детство и комсомольская юность заменили ему то, во что тайком верила его мать, хранившая в одном из ящиков комода, под постельным бельём, пару небольших икон, тоненькие свечи, обёрнутые носовым платком, алюминиевые крестики в целлофановом пакетике и тетрадь с десятком написанных от руки молитв – богатства, обнаруженные им случайно и покоробившие его до глубины души, какая только может быть у человека, врывающегося во взрослую советскую жизнь. С того времени он стал стесняться своей матери, избегать её, не принимая и чураясь её веры. На существование этой тайны он повесил вину за то, что мать не давала ему в детстве полноты общения. Но это тихое древнее место с давно поросшими быльём да травами могилами всколыхнуло советские устои…
Тогда, стоя перед старенькой полуразрушенной церковью с зияющими пустотой окнами и просевшим крыльцом, он понял вдруг, что такое вера, и устыдился своих прежних чувств по отношению к тому, что надёжно хранила его мать на дне ящика комода. Вера без подобострастия, без бахвальства и противостояния. Негромкая, простая, горячая. Он стоял перед уцелевшим под давлением времени зданием и молча просил здоровья для матери, стесняясь совершать какие-либо действия, пусть даже просто посмотреть в небо. Стоял, потупив взгляд в землю… Тогда-то и обожгло, и, наверное, тогда и предначертал для него бог Мариночку, вскоре появившуюся в его жизни. И, наверное, тогда же и определил бог, что будет у него много девчонок. Вот только маме так и не достанется его слов, хотя жива ещё была. Жива.
Конец
