но старавшийся держаться прямо, Ульрих Рудольфович всем худосочным складом своим был похож на мать, истинную баварку, уроженку югов Германии, знававшую до замужества, что такое достаток, и наученную отцом своим обращаться с виноградной лозой. Как и мать, Ульрих был тонок лицом и костью, но всё нутро его, всю сущность держал тот стержень, что достался ему от отца, чьи предки покоряли с самых тёмных времён северные моря, расчищая себе дорогу приземистыми, кряжистыми, почти бесшеими фигурами, не страшась ни дьявола морского, ни чёрта земного, ни ада, ни рая. Романтичность матери под стрекот цикад и кузнечиков, под игрища свисающих, словно гроздья винограда, звёзд, под лёгкие ритмичные баварские напевы с шуточными щёлканьями хлыста и танцевальными боями фермеров одержала победу над северными ветрами, гнущимися мачтами, судорожными криками чаек, и неуёмная жажда завоеваний в Ульрихе обратилась страстью к истории, такой же неистовой, как морской шторм, и такой же притягательной, как утренние звёзды.
Старый немец, волею судьбы не просто обрусевший, но нашедший в России то большое и великое, что ищут многие, да немногие обретают, обернулся, ухватившись левой рукой за косяк, а правой нацепляя очки на переносицу, одобрительно взглянул на Тимофея и проскрипел:
– А ручку верните ребёнку. Неправильно это – гасить свет в её глазах.
После этого он вышел из комнаты. Слышно было, как скрипят узкие деревянные половицы, как поворачивается замок, как хлопает входная дверь. Александра Ивановна каждой косточкой, каждым нервом ощутила, как где-то в далёком море, на котором она никогда не бывала и вряд ли будет, ветер погнал волну, растревожил чаек и вбросил на корму комья солёной воды. Она смахнула непрошенные слёзы, виновато гладя на Марину и Вениамина. За окном тихо шёл снег, было безветренно, словно погода внимала речам человека и боялась нарушить искажения времени, предоставляя людям возможность самим решать их условности.
– А какие известия пришли из Германии? – невольно выдохнула миниатюрная Катя, втянула голову в плечи, будто ляпнула что-то не то, и скрестила руки, спрятав их в рукава объёмного крупной вязки свитера. Александра Ивановна, понимая, что сейчас мужу нужно побыть одному хотя бы минут пятнадцать, взяла себя в руки, присела за стол, не торопясь налила чай в весёлую чашку и, отпив глоточек, заговорила:
– Он долго не знал, что с его семьёй. Всё надеялся, что жена увезла детей в Северную Вестфалию, в тихий и спокойный Мюнстер, к его родителям, но несколько лет назад мы узнали, что все они погибли при бомбёжке Берлина в конце войны.
– Вы узнали? – встрепенулась Ларсон, театрально вскидывая искусственно удлинённые, тонко прорисованные полосочки бровей, которые вполне соответствовали моде полувековой давности и никак не вписывались в моду сегодняшнюю, густистую и широкополосную, но Ларсон никогда ни
