малышку и глядя на боевую машину, прошедшую огонь и воду. В груди щемило от радости, какая возможна лишь при чём-то глобальном, чём-то таком большом и весомом, что её, радость эту, трудно рассказать – её возможно лишь чувствовать, и любое слово губительно для неё. В памяти всплыло, как они, мальчишки-подранки, глазели на въезжающий на постамент танк, как вскидывали руку, салютуя по-пионерски, как клялись друг другу умереть за мир во всём мире. Почти двадцать лет прошло. И оплот мира, белея огромными буквами, уже взгромоздился на самый верх новостройки и воспринимался совсем по-другому – не как реальность, а как пафос, выпирающий из-за каждого угла и бьющий изо всех орудий. Тогда он, совсем ещё зелёный пацан, мечтал совершить подвиг, готов был на поступок, а сейчас… К чему сейчас, когда у него есть замечательная семья, он готов? Готов умереть за Родину, как тогда, в детстве? Веня криво усмехнулся от такой мысли, посмотрел на славное личико Верочки. Назавтра снова обещали холода, но сегодня ему посчастливилось погулять с дочуркой. Вера, укрытая поверх комбинезона пуховой шалью, снова крепко уснула, убаюканная укачиваниями отца. Первый месяц года, неуверенно цепляясь за экватор, мелко рассыпал снежную крупку, даря отдохновение от морозов.
Одернув ещё крепкое, но устаревшее благодаря врывающимся в жизнь новым модным веяниям выходное пальто, Вениамин покатил Веруню домой, мечтая о тарелке наваристого борща и объятьях Маришки. Чёрт с ним, с пальто, не оно делает его счастливым, а улыбка человечка в коляске, ямочки на щеках Валюшки, тепло рук жены и расцветающая в ней жизнь. А пальто… Веня поморщился, вспомнив, что сегодня ещё обещалась быть подруга детства Марины – Лариса, или, как она себя неизменно именовала, Ларсон. Общение с этой мадамой вносило порой смуту в ровное течение их застолья, но раз жена её привечает, то пусть приходит, в конце концов, всё какое-никакое разнообразие, хоть и пестрит зачастую в глазах от её модных выкрутасов и шумит в ушах от громогласных речей.
«Чтобы в семье был лад, друг другу надо уступать и делать всё обоюдно. Мариша у тебя и красавица, и рукодельница, и в общении приветлива, с такой по жизни приятно и любо-дорого идти. Береги её, сынок, не обижай», – такими словами напутствовала его мать на свадьбе, эти же слова слетели с её губ, когда она покидала бренный мир, и ещё просила, чтобы они в честь неё детей не называли – пусть свои жизни живут, радостные и счастливые, под своими именами, только для них предназначенными. Так Варвара Лаваневская, мать Вениамина, закончила свои земные дни, а в имена девочек неизменно перекочёвывала только первая буква её имени – ну, не мог он совсем отказаться от подобного увековечивания памяти матери. Отца своего Веня плохо помнил, разве что лицо на фотокарточках порой освежало память или собственное отражение в зеркале – похож был очень на него.
Однажды, ещё в подростковом возрасте, он подступился к матери и выспросил, что скрывает она про
