но только полчаса и только по мобильнику без камеры. Хотя вообще-то лучше не афишировать, что ты разговариваешь с кем-то, кроме родителей по вечерам. Все по-разному к этому относятся. Но никто не смотрит на список контактов, поэтому плевать. Я попрошу, чтобы мне дали по городскому телефону позвонить маме, она принесёт мне мою легендарную допотопную кнопочную раскладушку.
– Понятно, – кивнул я. – А почему без камеры?
– Потому что всё конфиденциально. Нельзя делать фотографии больницы и пациентов, это строжайшая тайна, – прислонил он указательный палец к губам.
– Ясно.
А моя мама даже не видела меня с тех пор, как я съехал. Я не нужен ей. Кому нужен такой ребёнок, как я? Угрюмый, загнанный в угол волчонок, который огрызается на поднятую руку, думая, что сейчас его ударят, а не приласкают. Так всегда и было. Я верил, что поднятая рука о любви, но она о ненависти.
Выйдя в коридор, где стояли все пациенты, я присел на стул. Зависть оплетала мою шею, словно тугая петля. Я хотел восстановить отношения с ней, но понимал, что это невозможно. Почему именно я? Все эти дети так радостно звонят мамам и папам, увлечённо рассказывают им что-то о своей больничной рутине, мечтая выздороветь и выписаться. А что я? Одиноко стою в стороне, боясь даже представить, какой бы была моя другая жизнь. Может быть, если бы кто-то вовремя заметил моё состояние, я не был бы здесь. Со стороны ведь виднее, легче проследить изменения эмоционального фона.
Урод… Что жалеешь себя опять? Опять заводишь этот внутренний диалог, где ты самая обиженная жертва? Заткнись, заткнись, заткнись! Замолчи, хватит! Сколько можно жаловаться, сколько можно всех обвинять?! Ты сам, сам во всём виноват, безмозглая половая тряпка! Ты обозлённый, гадкий, язвительный и постоянно на всех огрызаешься, считая, что мир тебе должен. Эмиль был прав. Был прав!
И в моей голове мелькнула вспышкой страшная картина. Я представил, что стою на улице около лужи грязи, а рядом стоит моя копия. Моё страшное искажённое зеркальное отражение со злобной нахальной ухмылкой. Он берёт меня за воротник и коленом больно ударяет в живот. Я падаю на пол, сворачиваясь в клубок, чтобы защититься от последующих ударов. Но «я», который по ту сторону зазеркалья, более жестокий и более обозлённый. Это он говорит во мне, когда я ненавижу людей, это он обзывает меня и кричит бранные слова, унижая моё достоинство, это он мой самый заклятый враг. Враг внутри меня. И он пинает меня со всей дури по спине, потом по лицу. Ещё и ещё и ещё! Пока у лежащего меня не вскипит льющаяся кровь. А после первой крови, зеркальный Константин с животной яростью вцепляется руками в мои волосы и окунает лицом в грязь. «Так тебе и надо. Вот кто ты на самом деле, свинья! Лежи в этой чёртовой грязи до конца своих дней! Ушлёпок», – он злобно захохотал и грязным берцем прижал мою голову сильнее к земле.
– Почему не звонишь? Не принесли ещё телефон?
Я опомнился. Передо мной стояла молодая медсестра, а не мой злобный клон. Я потёр пальцами переносицу, понимая, что это всё фантазии. Мне не угрожает опасность.
