пойдем, Жулька… – уговаривает, а собака ни в какую идти не хочет. – Э-э-э, да тебя, видно, тоже война коснулась… на твоих глазах все произошло?
Собака легла на землю, голову на передние лапы положила и вздохнула по-человечески.
А на следующий день с самого утра к Матвею в гости народ пошел. Приходят и приносят с собой, кто что может. Сарай к вечеру с земли подняли, крышу кое-как подлатали, стол со стулом откуда-то появились… Так и остался Матвей в родных местах.
Горе, конечно, но жить-то надо. А после четырех лет со смертью в обнимку, ему, как никому, жить хотелось. Женился. В сельской школе географию и немецкий язык преподавать стал. На участке рядом с воронкой дом построил, сад посадил, нарожала ему новая жена других детей, и зажили они, как и все после войны – в любви, с надеждой на лучшую жизнь.
Дети зимой воронку в горку превращали, вся улица приходила на санках, на лыжах кататься. Собака лаяла, злилась, с цепи рвалась, а Матвей ее успокаивал:
– Ну что ты, Жулька? Перестань… Хватит… Не злись… Пусть катаются… Кто знает, может, и им там все это в радость… не злись…
Время быстро пролетело. Дети выросли. Сын Армию отслужил, дочери невестами стали…
Ко Дню Победы Матвея всегда в президиум сажали.
– Вы, Матвей Егорович, что же это, никогда не выступите, не расскажите, как воевали? Какие подвиги совершили? – спрашивает его директор школы. – Все знают, что вы разведчиком были, наверное, ни одного фашиста убили? Помнится, наград-то у вас много, а на пиджаке один значок? Стесняетесь, что ли?
– Нет, – отвечал Матвей, – не стесняюсь… фашистов убивать мне не пришлось, я карты расшифровывал, переводчиком был. А в атаку один единственный раз ходил, в Берлине. Там, в Берлине, весь наш полк свои жизни положил, а я вот, да начальник штаба жить остались. Страшно все это было сознавать: четыре года вместе из одного котла ели, и вдруг сразу никого не стало. Обоз подошел, старшина спрашивает: «а где все?» Начальник штаба ему ничего не ответил, только рукой на пленных показал и тихо произнес: «корми эту мразь». Какой полк был… и у каждого из них, у этих ребят, наград куда больше моих было…
А тут, провожали Матвея на пенсию. Удочки, рыболовные снасти подарили, в школе банкет устроили, из РОНО начальство приехало, вымпел какой-то привезли. На самом деле, Матвея Егоровича Егорова уважали и как фронтовика, и как преподавателя. Никто никогда не вспомнил, что диплома-то учителя у него отродясь не было.
Сидит Матвей в центре стола, а в дверях женщина появляется, вылитая его первая жена – Маруся. Смотрит на него, глаз не сводит и прямо на него идет. Идет медленно, улыбается, все ближе и ближе подходит, руки протянула к нему.
– Здравствуй, папа, – говорит на ломанном русском.
Дочь старшая, самая старшая, от первого брака, из ФРГ приехала. Каким-то чудом одна единственная в живых осталась. Все за столом притихли. Матвей встал, глазам своим не верит, а взгляда от дочери оторвать
