крепостей придётся взять по дороге, ответом стало совершенно легкомысленное: «Это значения не имеет!».
Шарль очень надеялся, что её тут же поднимут на смех, но командиры – эти рыцари, из которых кое-кто был настолько осмотрителен, что примкнул к нему далеко не сразу – они даже не поморщились! А теперь ещё и осрамившийся под Жаржо Бастард влез со своим заявлением! Господи, неужели никто не понимает, чем всё это чревато?!
– Англичане уже знают, куда мы нанесём первый удар и, судя по донесениям, укрепили Жаржо ещё больше, – как можно заботливей, словно успокаивая неразумное дитя, заметил Шарль. – Их сопротивление под Орлеаном покажется уступкой по сравнению с тем, что начнётся теперь, потому что там они ещё не знали, чего от тебя ждать, а теперь, можно сказать, предупреждены…
– Я и тогда их предупреждала! Но они не верили!
Голос Жанны разлетался по залу, стены которого отражали его почти с испугом: здесь никогда не говорили так звонко.
– Они и теперь не верят, раз укрепляются, – продолжала она, – и, значит, ничего не изменилось, и волей Господа победа по-прежнему будет на нашей стороне!
Шарль засмеялся, стараясь, чтобы его смех не прозвучал обидно.
Но в ответ не засмеялся никто. Только глаза Жанны удивлённо округлились: она никак не могла понять, почему дофин так нерешителен.
– Я радуюсь такой твоей убеждённости, – вывернулся Шарль. – Моя вера в тебя, как в Божью посланницу, по-прежнему велика. Но, не думаешь ли ты, Жанна, что помогая нам, Господь ждёт и от нас какой-то помощи? Иначе говоря, действий разумных, а не глупостей, за которые и помогать не стоит.
– Ваша коронация – не глупость, мой дорогой дофин, – очень серьёзно, без тени обиды или удивления ответила Жанна – Это то, чего Господь хочет для Франции, и потому наше следование к Реймсу никак нельзя назвать глупостью.
После этих слов кое-кто еле заметно ухмыльнулся, и Ла Тремуй, по долгу службы и по личной заинтересованности присутствующий на совете, быстро отметил для себя имена. А затем покосился на герцогиню Анжуйскую.
Мадам в последние дни вела себя странно. Даже лицо её, обычно суровое и замкнутое, приобрело какую-то женственную мягкость, чего министр объяснить никак не мог и испытывал в связи с этим некоторое беспокойство.
«Она слишком беспечна. Слишком! А всё, что слишком – уже плохо. Так можно себя ощущать только в том случае, если дело удачно завершено. Но ведь оно не завершено! Во всяком случае, будь я на месте герцогини, я бы ещё не радовался… Хотя, может быть, на своём месте она знает много больше того, что все мы видим, и имеет основания для беспечности?».
Ответов на свои вопросы Ла Тремуй не находил, поэтому с неприятным покалыванием в груди начинал чувствовать, что снова гибнет в мутной воде непонимания. И вдруг… Ухмылки некоторых командиров внезапно подсказали… внезапно навели на мысль… Мысль крамольную, почти безумную, однако – учитывая сведения, полученные от Филиппа – вполне возможную! Изощрённого ума герцогини могло хватить на такое, чего просто невозможно было предположить, поскольку,
