с его множеством имён, что сам не способен, в отличие от многих, думать о прошлом как о трогательном, сладостном и упоительном. Всё, что он представлял, – тщетный, вязкий туман.
Тревожно становилось, когда Макс припоминал сегодняшний сон. Сон, что повторялся ежедневно. Сон, что пародировал самого себя, с каждым разом уродовался, превращался в карикатуру.
Продольный лес, пугающий голос, паразитом проникшим в голову, медальон, квадратный калейдоскоп на однотонном небе, связанная бессвязным речь. Один сон, что скапливал множество других.
Только от отблеска воспоминаний кошмара, который повторится ещё и ещё, сколько ночей осталось спать Максу, его бросало в дрожь. Пугающий такой озноб понимания, что не способен контролировать.
Не были ли эти сумбурные сны последствием толчков, в силе которых всего пару десятков минут назад сомневался Макс? Мир порядком изменился за тридцать лет с момента аварии около Родео.
Макс, выраженный в этой парадигме всеобщего сумасшествия, периодического помешательства, кризиса личности и сплочённости общей идеей кровопролития, не должен обращать на это внимания.
Его трогали изменения в обществе. Изменения, которых он не способен был осознать. Макс, если не считать, что он родился в этих условиях, то явно интегрирован, а каждому приходится мириться с ними.
Каждый видел достаточно ужаса, достаточно потерял и физического, и ментального, а всё от невидимых выбросов, что сводили с ума, втягивали в пучину депрессии самого светлого, жизнерадостного.
Та авария вблизи Родео, скрытая от глаз программа по изучению ментального, казалось бы, антинаучного подхода к парапсихологии, создала новую реальность.
Осколки страны породили сброшенные в братскую могилу жертвы. Невинные дети, если уж и остались в живых, завидовали мёртвым. Сложно представить, каково это: разглядеть внутренности матери.
Сироты, внимательно изучившие свой домик, в котором провели девять месяцев, – вот для кого снимал репортажи Макс. Сначала транслировался подпольно, самиздат ходил по рукам и желтел быстрее, чем мог.
Пролитый чай на страницы с его расследованиями, сальные следы, не успевающие сойти с корочки, обретали популярность, скандировались на площадях через тысячную толпу.
Живой журнал, интервью, главенство колонны, автографы, покушения. Множество невзгод за безумный, даже в какой-то мере идиотский героизм ради того, чтобы сейчас сгинуть трусом.
Да и времена, где вопрошали правду, вымаливали героизм и вымогали ответы, раздирая глотку, прошли бесследно. Всех, кого надо, переломали. Кого переломать не удалось – исправили крышкой гроба.
Правды о деревне, что в бреду устроила пир из человечины, из собственного соседа или жены, никому не узнать. Правды, как «двигали кровати» в коалиции стран по регулированию аномальной зоны.
Про «Скрип», верхушка которой из финансовых убеждений прикрыла программу по помощи беженцам, после чего и возникли «пасынки», или же «Порождение
