судя по крепкому виду облепивших его растений, которые должно быть годами втискивали корни в клепанные и сварные швы, стремясь добраться до питательного гумуса, в который обратились тела экипажа… – сбитый давным‑давно, во времена третьего или четвертого больших наступлений. Задолго до Монтегю, задолго даже до того, как сам Хиппель родился и получил призывной штамп на свою младенческую попку…
Мигол зачем-то пошел было к холму, но – почти сразу же оступился в какую-то узкую дыру и увяз ногой, насмерть отшибив при этом голень. Матерно шипя, он высвободился и отступил на мягкий, в проплешинах голой земли, гребень.
Ноги от колена и ниже – напоминали теперь бесформенные травяные колтуны, сплошь облепленные цепкими ежиками семян.
Это оказалось последней капелей.
Он ощутил вдруг приступ невыносимой злобы – ко всему на свете. К треклятому солнцу. К задушенной сорняками пустоши. К бурьяну, который как последняя тыловая мразь подминает собой всё, до чего может дотянуться. К железу, гниющему в сорной траве широченного, обширного и пустого пространства, бывшей линии фронта, разделившей надвое целый континент… Потом, как следствие – к железу, наваленному в прицепы, к нарезанным и уложенным в стопки пластинам углеродистой брони, бурым от ржавчины гусеничным тракам, мятым корпусам динамической защиты… ко всему мертвому, бренчащему металлическому хламу, составлявшему ранее корпуса боевых машин – подвижных, плюющих огнем, отвечающих на попадания снопами искр и рикошетной окалины, а теперь пустыми скорлупами утонувшим в колючей траве. К долбанной пересохшей речке, которая вспомнила вдруг, что она – речка, а не дорога. К похожей на духовку кабине тягача и к бурундуку-водителю. Ярость накатила, как черная дурнота, давить ее в себе было бесполезно, как любой фронтовик Мигол знал это – лучше дать себе вволю проораться… и он потратил на это несколько бессильных потных минут – орал, плевался, в бешенстве топтал землю, выколачивая из нее тугие пыльные фонтанчики… Попытался пнуть особо раскидистый, увешанный колючками куст, но вторично увяз… матерясь, отобрал у куста трещащую брючину… Корежа застежки, он вывернул из кобуры пистолет, но выстрелил почему-то не в куст, а в далекий недоуменный холм. В горячем застоявшемся воздухе выстрел прозвучал, словно жирный плевок – пуля, потревожив разлапистые стебли, канула в холм, и вдруг неожиданно громко шваркнула о его металлическое нутро.
Звук, качаясь, поплыл в воздухе…
Приходя в чувство, Мигол опустил пистолет, постоял еще немного, тяжело дыша и вращая глазами… попал в кобуру моментально нагревшимся стволом. Потом до него дошло, что звук, до сих пор давящий на уши, не имеет ничего общего с дребезгом состарившегося железа, что выбила пистолетная пуля – это звук автомобильного сигнала, и что идет он из-за спины, из нутра балки, и что это гудит тягач.
Он сунулся назад, за гребень… но тягача внизу не оказалось.
Ошалев, он сбежал наискось по склону, перепрыгивая через колючие плети.
