Он решился – стукнул по кабине над головой водилы, притворившись что собирается влепить тому леща. Утц обрадованно ощерился.
– Только ты того, старшой… – велел он. – В кабину не лезь пока. Секи сверху – вдруг там в кустах железяка какая, или заграждения проволочные. Кусты-то эти – сам понимаешь… На мосты бы чего не намотать.
– Добро, – сказал Мигол. – Давай тогда через колючки помалу. Как продавишь кусты – я спрыгну, пешком впереди пройдусь.
Он встал на капот со своей стороны, чтобы не загораживать водиле обзор, покрепче расставил ноги на трясущемся железе, ухватился за скобу на ограждении правого шнорхеля. Выхлопная у тягача была дырявая вусмерть – после войны её латать, снижая шумы и дымы, никому не приходило в голову – а потому выхлопом секло снизу, и шнорхеля были почти холодными. Однако, когда мотор прибавил оборотов, облизнув натянутой дрожью сквозь капот – они ожили, простуженно харкнули вверх черной копотью. Мигол чертыхнулся и присел. Бампер толкнул ближайшие кусты – они зло хлестнули колючими плетями, но не дотянулись… они ведь, если верить Хиппелю, и рождены были низкорослыми, чтобы цеплять за ноги пехоту и не мешать целиться пулеметчикам. Колеса с хрустом прошлись по ним, давя и приминая. Мигол, злорадствуя, оглянулся – тех, что осмеливались распрямиться, утюжил набитый железным ломом прицеп… затем второй… третий… четвертый…
За автопоездом кусты все равно шевелились… но уже вяло, обескровлено.
Плакала теперь старухина тропа, подумал Мигол. Эти твари колючие опять поднимутся и пуще еще переплетутся.
Тягач промял всю зеленку насквозь, особо не напрягшись, но Утц все равно перестраховался – давил понемногу, время от времени подгазовывая и не давая Миголу распрямиться, пока не выволок последний прицеп. Но и тогда полностью вставать на подъеме не решился – чуть сбавил ход, коротко мякнув гудком.
Мигол отлепился от скобы, разбежался по капоту и спрыгнул. Желтая трава рванула вдруг из‑под ног – это вездесущие кузнечики порскнули разом во все стороны. Их прыжки были хаотичными, а оттого бестолковыми – перекрещивающиеся твердые брызги. Сукины дети, подумал про них Мигол. Он трусил на подъем, оглядываясь на мнущие склон колеса… но те вроде нигде не срывались в пробуксовку – пёрли равномерно и мощно.
Он решил было уже – ну все, проскочили. Уф… Гудок, снова пугнувший насекомых, напугал и его самого. Мигол оглянулся на прицепы – выискивая взглядом, что же беспокоит водилу, но ничего этакого не заметил… Прицепы послушно катились следом… раскачивались, конечно, громыхали уложенным железом, натягивали жилы тросов, но вели себя смирно. Заслоняясь от солнца, Мигол задрал голову на кабину – Утц показывал куда-то, опять привставая за баранкой.
– Вон! – заорал водила сквозь пассажирское окно, когда тягач с ним поравнялся. – Вон она! Да не там… Выше смотри, мать же тебя вынимать…
Мигол посмотрел куда велено и едва не споткнулся на ровном месте.
Старуха и впрямь была – как пугало. До нее оставалось еще прилично ползти
