target="_blank" rel="nofollow" href="#n_39" type="note">[39]. То есть речь шла всего лишь о намерении создать академию в будущем.
Примечательно (даже забавно), что в одной из своих статей «ученая» дама утверждала, будто соответствующий пункт соглашения в Гадяче вообще названного учебного заведения не касался. Он, дескать, предусматривал «основание еще одной (кроме существующей с 1633 года Киево-Могилянской) академии»[40]. Воистину, надо быть «специалистом» уровня Таировой-Яковлевой, чтобы вообразить, будто в небольшом (в то время) провинциальном Киеве польское правительство собиралось открыть две академии, тогда как в крупнейшем научном центре Польши Кракове существовала одна академия (не говоря уже о крупных городах без академий).
Еще один яркий ляп на ту же тему: «В стенах Киево-Могилянской академии был написан «Вирш» на погребение гетмана П. Сагайдачного (1622 год)» (с. 224). Заявление интересное, но на момент смерти и погребения Сагайдачного ни академии, ни коллегиума в Киеве не существовало.
Следующая ошибка тоже из истории высшей школы. Открытый в 1700 году Черниговский коллегиум объявляется сочинительницей «вторым высшим учебным заведением в Восточной Европе» (с. 229). Университеты в Вильно и Дерпте она, судя по всему, не учитывает, а «Греко-славянскую академию в Москве» считает вузом только с 1701 года, когда ректором там стал Стефан Яворский (с. 247). С последним утверждением можно полемизировать, но для «спора за второе место» это непринципиально. Коллегиум в Чернигове все равно тут московской академии не конкурент. Он высшим учебным заведением не являлся, о чем есть весьма авторитетное (и, разумеется, неизвестное Таировой-Яковлевой) свидетельство местного архиерея[41].
Продолжая разговор об ошибках главы 7, помимо традиционного уже упоминания об отличии гетмана в Азовских походах (с. 226) и повторного именования Варлаама Ясинского «бывшим профессором» Мазепы (с. 223), нужно указать (опять же) на очередную попытку «отказаться от мифилогии»: «Существует устойчивая традиция в историографии, прежде всего российской, полагающая, что украинское духовенство, даже имевшее дружественные отношения с Мазепой, единодушно осудило его переход к шведам и поддержало идею Петра об анафеме. Новейшие исследования деятельности украинских церковных лидеров, и прежде всего Стефана Яворского, опровергают такое мнение» (с. 248). Вслед за тем со ссылкой на «ранее неизвестные проповеди Стефана Яворского» доказывается, что церковный иерарх не одобрял поведения Петра I в быту. Наверное, так оно и было – не одобрял. Но каким образом из этого следует сочувствие Яворского измене Мазепы? Сего Татьяна Геннадьевна не объясняет.
В главе 8 «Иван Мазепа и “птенцы гнезда Петрова”» опять проявляется противоречивость «ученой» дамы. С одной стороны, уверяет она, «вражда гетмана с Меншиковым» – это миф (с. 253). С другой стороны: «Сам факт этой вражды не вызывает сомнений» (там же). С одной стороны, знаменитое письмо Орлика вызывает недоверие: «Орлик был ограничен
