и рвет его в клочья. Джинн отдергивает орудие, пристально меня рассматривая. Время замедляет бег. Ждет, почти затаив дыхание, в удлиняющейся тени неизвестности. А затем выдыхает.
Джинны обрушиваются на меня потоком дыма. Один замахивается копьем, целя в грудь. Пригибаюсь, и оно рассекает воздух у меня над головой. Вспрыгиваю, вонзаю меч в тело джинна, и струйки дыма разлетаются в стороны, как испуганные рыбешки. Крик джинна отдается в голове, и та пульсирует болью, будто вот-вот расколется от давления. Вдалеке стонет Амира.
На меня бросается еще один, широко поднимая что-то вроде клешни. Уклоняюсь от удара, замахиваюсь от плеча и отсекаю джинну голову. Из обрубка шеи брызжет чернильно-черная кровь, и существо рассыпается в прах. Из дыма выступает все больше и больше джиннов, сплошь насмешливые взгляды и раскатистый хохот. Я прожигаю их насквозь, а они все наступают, эти хищные вредители, кишащие во тьме вокруг факела. Клинок – продолжение меня, я владею им, как собственными конечностями. Он становится древковым орудием, когда мне нужно ударить по кругу, обращается кинжалом, когда враг рядом. Он пронзает, как копье, и рубит, как меч, джинны валятся пеплом к моим ногам. Используя силу, я чувствую себя цельной, совершенной, будто в остальное время состою из разрозненных осколков и волшебство – единственное, что способно их склеить. Мисра течет во мне, волшебство вспыхивает ярче, когда лезвие меняется, и затихает, постепенно расходуясь. Я изливаю в битве ярость; вот все, что я делаю с тех пор, как сгинул Афир. Ожесточаю сердце, пока во мне не останется больше стали, чем плоти. С боем прорываюсь прочь от ужасных, непреодолимых чувств, от злого страха, что старший брат бросил меня по причинам, которые я, по его мнению, знать не достойна.
Джинн кричит. Горы содрогаются стоном, каменные стены продирает множеством трещин. Из моего носа сочится теплая кровь, стекает из ушей. Я сражаю джинна, рассеивая дым перед глазами. Поворачиваюсь, готовая встретить следующего, но остается лишь главарь, и он бьет меня по руке. Ее обжигает жестокой болью, пальцы сводит судорога, и я роняю меч. Джинн вытягивает уродливую конечность и пинает клинок в сторону.
– Нет! – вопит Амира из укрытия. – Прекрати, не тронь ее!
– Ты не пройдешь, Гроза джиннов, – говорит он.
– Так ты обо мне слышал.
Мой полуторник валяется на песке в нескольких метрах. Я не поднимаю руки, но вытягиваю ладонь, мысленно взывая к клинку. Словно к потерянной части себя. Я есть я, но я есть и клинок тоже, и оба аспекта стремятся воссоединиться.
Джинн поднимает нацеленный мне в сердце шип:
– Молва о твоей жестокости разошлась далеко. И о смерти разойдется.
– Однажды, – цежу я сквозь зубы. – Ведь всему живому надлежит умереть.
Меч сдвигается, медленно переворачиваясь, рукоять отрывается от песка. Я вскидываю руку. Меч, пролетев по воздуху, прыгает мне в ладонь.
– Но не сегодня.
Рычащий джинн бьет шипом. Уворачиваюсь и вонзаю сверкающий клинок ему в грудь. Джинн кричит, оседает срезанной шелковой занавесью, истлевает
