невозможно.
– Господин Бонасье, – сказал комиссар, посмотрев на обвиняемого так, как если бы его маленькие глазки имели способность читать в глубине души, – господин Бонасье, у вас есть жена?
– Да, сударь, – отвечал трепещущий купец, чувствуя, что с этого момента дела его начнут запутываться, – то есть у меня была жена.
– То есть как так у вас была жена? А что вы с ней сделали, если у вас её больше нет?
– У меня её похитили.
– Похитили? – сказал комиссар. – А!
По этому «А!» Бонасье понял, что дело запутывается всё больше.
– У вас её похитили? – повторил комиссар. – А знаете ли вы человека, который её похитил?
– Я полагаю, что знаю его.
– Кто он таков?
– Имейте в виду, что я ничего не утверждаю, господин комиссар, а только подозреваю.
– Кого вы подозреваете? Смотрите, отвечайте откровенно!
Бонасье был в величайшем замешательстве: всё ли сказать или от всего отпереться? Если он станет от всего отпираться, могут думать, что он знает слишком много, чтобы признаться в этом, сказав всё, он докажет свою добрую волю. Он решил сказать всё.
– Я подозреваю высокого смуглого мужчину благородной наружности, имеющего вид вельможи; он несколько раз следил за нами, как мне казалось, когда я поджидал жену у ворот Лувра, чтобы проводить её домой.
Комиссар, казалось, почувствовал некоторое беспокойство.
– А имя его? – сказал он.
– Об имени его я понятия не имею; но если я когда-либо его встречу, то узнаю сию же минуту, ручаюсь вам, среди тысячи людей.
Чело комиссара вновь нахмурилось.
– Вы бы его узнали среди тысячи людей, говорите вы? – переспросил он.
– То есть, – сказал Бонасье, заметив, что он избрал неверный путь, – то есть…
– Вы ответили, что узнали бы его, – сказал комиссар. – Хорошо, на сегодня довольно; прежде чем мы пойдём далее, надобно будет кое-кого предуведомить, что вы знаете похитителя вашей жены.
– Но я вам не говорил, что я его знаю! – вскричал Бонасье в отчаянии. – Наоборот, я вам сказал…
– Уведите арестованного, – обратился комиссар к стражникам.
– А куда отвести его? – спросил секретарь.
– В камеру.
– В какую?
– О боже мой, в любую, лишь бы она накрепко запиралась, – отвечал комиссар с бесстрастием, страшно напугавшим бедного Бонасье.
«Увы! Увы! – сказал он себе. – Несчастье обрушилось на мою голову: жена моя, должно быть, совершила какое-нибудь ужасное преступление, меня считают её сообщником и накажут вместе с ней, она, верно, проговорилась, созналась в том, что всё мне рассказала, – женщины так слабы! Камера! Любая! Всё ясно! Ночь коротка, а завтра на плаху, на виселицу! Бог мой, бог мой, сжалься надо мной!»
Не слушая стенаний Бонасье, стенаний, к
